Зиновьев настоящая фамилия. Зачем евреи берут русские имена и фамилии? Степанеев Вадим Александрович

Одним из наиболее тяжких обвинений в адрес Иосифа Виссарионовича Сталина является обвинение в уничтожении им так называемой «ленинской» гвардии». При этом многие недобросовестные историки, признавая право на подобное название для Зиновьева, Каменева, Бухарина, Косиора, Постышева, Чубаря, Эйхе, Сокольникова, Серебрякова и других, отказывают в таком праве Свердлову, Сталину, Дзержинскому, Фрунзе, Куйбышеву, Кржижановскому, Стасовой, Ярославскому, Молотову, Калинину, Ворошилову, несмотря на то, что и те, и другие работали при В.И. Ленине и были профессиональными революционерами. Похоже, что к «лениногвардейцам» современное политологическое мифотворчество относит исключительно лиц, репрессированных Сталиным, но предварительно безоговорочно побеждённых им в политической борьбе.

Доктор философских наук, профессор Ричард Косолапов определил термин «ленинская гвардия» как «романтическое самоназвание группы партийцев с дореволюционным стажем, которым довелось работать непосредственно с Лениным». К этой группе старых большевиков, особенно после Октябрьской революции, стало примазываться немало самозванцев. К «лениногвардейцам» без зазрения совести причисляли себя, к примеру, сторонники Троцкого, вступившего в большевистскую партию лишь в августе 1917 году. Потерпев поражение в идейно-политической борьбе с Центральным Комитетом партии во главе со Сталиным, они выдавали свой крах за «погром ленинской гвардии». Ричард Косолапов в связи с этим вспоминает, как ленинградский горком партии в год полувекового юбилея Великого Октября решил взять на учёт всех в то время ещё здравствовавших участников штурма Зимнего дворца. Откликнувшихся ленинградцев оказалось в три с половиной раза больше, чем могла вместить Дворцовая площадь…

Лазарь Моисеевич Каганович свидетельствовал: «Лгут клеветники, будто Сталин путём только административных мер и «в ускоренном порядке» «расправлялся» с троцкистами и иными оппозиционерами. Наоборот, Сталин и весь ЦК и ЦКК вели продолжительную идейно-принципиальную борьбу с ними, надеясь на отход если не большинства, то части от них. Ведь это факт, что 15 лет партия и её ЦК терпеливо боролись с оппозицией, пока к ним не были применены государственные меры, репрессии, вплоть до судебных процессов и расстрелов. Это было уже тогда, когда оппозиционеры стали на путь диверсий, вредительства и террора, даже шпионства… Помню, когда мы, более молодые цекисты, например, Каганович, Киров, Микоян, спрашивали Сталина, почему он их терпит в Политбюро, он нам отвечал: «С таким делом торопиться нельзя. Во-первых, может быть, они ещё остепенятся и не доведут нас до необходимости исключения как к крайней мере, во-вторых, надо, чтобы партия поняла необходимость исключения».

Поэтому, если термин «ленинская гвардия» и имеет право на существование, то лишь для деятелей, упомянутых в так называемом ленинском «завещании». И тут, действительно, надо признать, что Сталин, в конечном счёте, по справедливости покарал всех изменивших В.И. Ленину и ВКП(б) фигурантов ленинского «Письма к съезду», которые мешали строить социализм в одной стране, пытались ослабить позиции созидательного большинства партии коммунистов. С одним из «лениногвардейцев» - Николаем Бухариным – читатели уже познакомились. Сегодня исследуются ещё два «лениногвардейца» - Григорий Зиновьев (Радомысльский) и Лев Каменев (Розенфельд). Последние вошли в историю, как «политический дуэт», «политические близнецы».

«Дуэт» плюс Сталин против Троцкого

Зиновьев неоднократно прилюдно хвастался, что был ближайшим учеником Ленина в течение целых десяти лет, предшествовавших Октябрю. Особенно любил ссылаться на свою мощную поддержку Ленина в Циммервальде и Кинтале. Каменев же не только не скрывал, что был другом семьи Ульяновых, но часто это подчёркивал. Двум друзьям казалось, что именно им предстоит сыграть свою особую роль после Ленина. Они считали, что главный конкурент для них – Троцкий, и поэтому на первых порах они поддерживали Сталина, так как недооценили Кобу, считали его человеком с ограниченными политическими способностями. Так, известно, что в начале 20-х годов в узком кругу Зиновьев говорил: «Сталин – хороший исполнитель, но им всегда нужно и можно управлять. У самого Сталина этих способностей к самоуправлению нет». А на 13-м съезде (первом после смерти Ленина) в политическом докладе Зиновьев, в частности, сказал: «Товарищи, последнюю волю, каждое слово Ильича, мы, безусловно, должны считать законом. В одном вопросе, однако, мы с радостью можем сказать, что опасение Ильича не подтвердилось. Я имею в виду вопрос, касающийся Генерального секретаря. Вы все были свидетелями нашей совместной работы в последние месяцы. Как и я, вы могли убедиться в том, что опасения Ильича не оправдались». 13-й съезд, на котором И.В. Сталин был встречен «аплодисментами, переходящими в овацию», стал его личным триумфом.(К чести Сталина надо сказать, что он тогда подал-таки заявление об отставке с поста Генерального секретаря, но на пленуме ЦК все члены вновь избранного Центрального Комитета, включая и Троцкого, единодушно отклонили его отставку – Л.Б.).

Впрочем, межличностные отношения в триумвирате Сталин-Зиновьев-Каменев были далеко не идеальными. Зиновьев и Каменев скоро поняли, что ошибались, когда недооценили Сталина. Распад «тройки» стал неизбежным, и только страх перед возможностью прихода к власти Троцкого сдерживал их.

В травле Троцкого особенное рвение проявлял, в основном, Зиновьев. Троцкий писал: «Всё чаще стали по углам шевелить прошлое, вспоминая мои старые разногласия с Лениным. Это стало специальностью Зиновьева». Именно в тот период всех членов партии обязали под угрозой партийных санкций сдать хранящиеся в их личных архивах или в их учреждениях ленинские письма, телеграммы, резолюции, записки во вновь созданный Институт Ленина, директором которого был назначен Каменев. Единственным человеком, демонстративно отказавшимся сделать это и сохранившим свой личный архив, был Троцкий.

В августе 1924 года Троцкий издаёт сборник своих работ за 1917 год и называет эту книгу «Уроки Октября». В предисловии к ней он подвергает уничтожающей критике «правых», «оппортунистических элементов партии» – Зиновьева и Каменева. Троцкий обвиняет их в «чудовищной недооценке сил революции», в «отрицании наличности боевого настроя масс», в непонимании «революционных возможностей крестьянства», в «выжидательном фатализме» и других «грубейших заблуждениях». Ну и, конечно же, в их выступлениях против резолюции В.И. Ленина по вопросу о вооружённом восстании. Известно, что В.И. Ленин несколько раз требовал исключить их из партии. И только победа пролетарской революции спасла «политических близнецов» от этого.

(Правда, спустя месяц Каменев вновь проявляет свой «небольшевизм»: на сей раз он выступает против однопартийного большевистского правительства и «под шумок» проводит декрет об отмене смертной казни – Л.Б.).

Пройдёт немного времени после выхода книги, и Троцкий поймёт, что главный его противник всё-таки не Зиновьев, а Сталин: «Несомненно, что в «Уроках Октября» я связывал оппортунистические сдвиги в политике с именами Зиновьева и Каменева. Как свидетельствует опыт идейной борьбы в ЦК, это было грубой ошибкой. Объяснение этой ошибки кроется в том, что я не имел возможности следить за идейной борьбой внутри «семёрки» (Троцкий оговорился, он хотел сказать «тройки», потому что «семёрка» в составе: Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин,Томский – члены Политбюро и Куйбышев – председатель ЦКК – была образована как раз в начале августа 1924 года, незадолго до выхода в свет его книги -Л.Б.) и вовремя установить, что оппортунистические сдвиги вызывались группой, возглавляемой т. Сталиным против тт. Зиновьева и Каменева».

«Дуэт» плюс Троцкий против Сталина.

Триумвират Сталин – Зиновьев – Каменев распался осенью 1925 года, когда страх перед всё возрастающим авторитетом и влиянием Сталина окончательно вывел из равновесия Зиновьева и Каменева. В сентябре «политический дуэт» был преобразован в «политический квартет», «платформу четырёх»,(плюс Крупская и Сокольников), которая вынесла на 14-й съезд суть конфликта. «Платформа четырёх» носила откровенно антисталинский характер. Выступивший на съезде Каменев отрицал право Сталина на роль вождя ВКПб): «Мы против того, чтобы создавать теорию «вождя», мы против того, чтобы делать «вождя»... Я пришёл к убеждению, что товарищ Сталин не может выполнить роли объединителя большевистского штаба». Это заявление получило мощный отпор на съезде. В резолюции съезда Каменев фигурирует в «группе лиц, отошедших от ленинизма» и переводится из членов в кандидаты в члены Политбюро.

Порвав со Сталиным, Зиновьев и Каменев вступают в преступный сговор с Троцким, образуют сначала «новую», а затем «объединённую оппозицию», в которую вошли Зиновьев, Каменев, Троцкий, Радек, Серебряков, Пятаков, Антонов-Овсеенко, Муралов, Шляпников и другие противники Сталина, продолжающие громко именовать себя «ленинской» гвардией». К этому же периоду относится начало создания оппозиционерами сети подпольных организаций. (Новая оппозиция была тем более опасна, что была тайной и внешне ничем не выдавала себя. Сталин называл таких скрытых оппозиционеров «двурушниками» - Л.Б.).

Перейдя на позиции Троцкого, Зиновьев и Каменев отказываются от сталинской концепции «построения социализма в одной стране». По этому поводу Сталин сказал в 1926 году: «Откуда у них такая боязнь резолюции 14-й конференции, принятой по докладу Зиновьева и проведённой при активном содействии Каменева? Почему Каменев и Зиновьев боятся даже мельком упомянуть об этой резолюции? Разве она, эта резолюция, не трактует о строительстве социализма в нашей стране? Разве вопрос о строительстве социализма не является основным спорным вопросом нашей дискуссии?.. А секрет тут в том, что Каменев и Зиновьев давно уже отреклись от этой резолюции,и, отрекшись, перешли на сторону троцкизма. Ибо одно из двух: либо резолюция 14-й конференции является не ленинской, - и тогда Каменев и Зиновьев, голосовав за эту резолюцию, не были ленинцами, либо эта резолюция является ленинской, - и тогда Каменев и Зиновьев, порвав с этой резолюцией, перестали быть ленинцами» (Соч.Т.9. С.123.125).

Или вот такие сталинские оценки наших «героев»: «Я хотел бы, далее, сказать несколько слов об особой манере Зиновьева цитировать классиков марксизма. Характерная черта этой зиновьевской манеры состоимт в том, что она перепутывает все периоды и даты, валит их в кучу, отрывает отдельные положения и формулы Маркса и Энгельса от их живой связи с действительностью» (Соч. Т.9. С.86). «Зиновьев принадлежит к числу тех счастливых людей, которые пишут для того, чтобы на другой же день забыть написанное» (Соч. Т.10.С.48).

16 октября 1926 года в центральных газетах было опубликовано заявление членов «объединённой оппозиции» Троцкого, Зиновьева, Каменева, Сокольникова, Евдокимова и Пятакова, где они признавали неправильность своей фракционной борьбы и давали обязательство вновь подчиниться партийной дисциплине .

Однако у Сталина, справедливо усмотревшего в этом яркий пример двурушничества, были все основания не верить в искренность «объединённой оппозиции» и на проходившем 23-26 октября пленуме ЦК партии она подверглась разгрому. Троцкий и Каменев были выведены из состава Политбюро, Исполкому Коминтерна было предложено отстранить Зиновьева с поста председателя ИККИ.

Объединившись с Троцким, «политические близнецы» поняли, что опять дали маху: 21 – 23 октября 1927 года Троцкого и Зиновьева выводят из состава ЦК. 7 ноября 1927 года, в десятую годовщину Октября, Троцкий и его сторонники попытались открыто выступить против Сталина во время праздничных демонстраций, в ответ на что спустя неделю Троцкого и Зиновьева исключили из партии, а Каменева и Раковского – из ЦК.

Закономерная развязка

И вот тут «дуэт» признаёт ошибочность своего союза с Троцким, который по этому поводу писал: «Они делали всё, чтобы вернуть себе доверие верхов и снова ассимилироваться в официальной среде. Зиновьев примирился с теорией социализма в отдельной стране, снова разоблачал «троцкизм» и даже пытался кадить фимиам Сталину лично… Капитуляцию Зиновьева и Каменева перед 15-м съездом, в момент организационного разгрома большевиков-ленинцев (т.е. махровых троцкистов – Л.Б.), левая оппозиция (т.е. махровые троцкисты – Л.Б.) воспринимала как чудовищное вероломство. Таким оно и было, по существу».

Но и победитель Сталин, приняв капитуляцию Зиновьева и Каменева, не мог не дать им ещё одну уничтожающую оценку, которая подвергала сомнению возможность доверия подобным лидерам: «История говорит, факты говорят, что никто ещё не перескакивал так легко от одних принципов к другим, никто ещё не менял так легко и свободно своих взглядов, как лидеры нашей оппозиции» (Соч. Т.10. С.360).

Как видим, у оппозиционеров 20 – 30 годов, и, в частности, у Зиновьева и Каменева, не хватило ни ума, ни порядочности, чтобы безоговорочно признать правоту подлинного ленинца И.В.Сталина, решавшего грандиозные задачи социалистического строительства в огромной стране – СССР – по формуле: «Мы отстали от передовых стран на 50 – 100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

Более того. Они всячески препятствовали социалистической реконструкции страны. «Ленинские» гвардейцы», в частности, Зиновьев и Каменев то и дело оказывались по другую сторону баррикад от В.И. Ленина и И.В. Сталина…

19 – 24 августа 1936 года состоялся первый открытый московский процесс над 16 обвиняемыми по делу «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра» (Зиновьевым, Каменевым, Евдокимовым, Бакаевым, Мрачковским, Тер-Ваганяном, Дрейтцером и другими). Все обвиняемые подтвердили свои признания в причастности к убийству С.М. Кирова, в связях с Троцким, дали показания на Томского, Бухарина, Рыкова, Радека, Пятакова, Сокольникова, Серебрякова и были осуждены на смертную казнь.

Наблюдавший за судом член английского парламента Деннис Притт заявил: «Я считаю весь процесс и способ обращения с подсудимыми образцом для всего мира».

Лев Троцкий, внимательно следивший из Норвегии за процессом, следующим образом подвёл итог политиканству «близнецов»: «Десять лет они качались между жизнью и смертью, сперва в политическом смысле, затем в моральном, и, наконец, в физическом».

Троцкий знал, что говорил. Будучи сам убеждённым врагом сталинского тезиса о «построении социализма в одной стране» и организатором «коммунистического» подполья в СССР, он был лучше всех осведомлён о подспудных течениях в партии и стране.

Россия – это страна с непредсказуемым прошлым.

Сегодня кто-то, возможно, и слышал имена Зиновьева и Каменева, но – немногие. Споры идут в основном об Иосифе Сталине и его наследии, толпы россиян в день его рождения несут на его могилку цветы, десятки историков и пропагандистов старательно оправдывают происходившие в эпоху его царствования события, объясняя их жизненной необходимостью и великими целями, стоявшими перед молодым государством рабочих и крестьян. Значительно меньше и уже не всегда в таком же положительном контексте вспоминают Владимира Ленина, хотя его трупик и лежит до сих пор непогребенным на центральной площади страны. Кое-кто может восстановить в памяти имя Льва Троцкого, о котором известно только то, что он был убит ударом ледоруба по черепу. А об остальных «отцах-основателях» советского государства подавляющее большинство населения современной России не знает практически ничего. Просто неинтересно.

А что знали о соратниках Ленина наши деды-победители, скажем, в начале 1950-х? Берем в руки Большую Советскую Энциклопедию, второе издание, тома 17 (подписан к печати 30 октября 1952 г.) и 19 (подписан к печати 16 июня 1053). Находим упоминания об одном Зиновьеве и двух Каменевых:
«Зиновьев, Георгий Терентьевич – русский иконописец 2-й половины 17 в.»
«Каменев, Гавриил Петрович (1772-1803) – русский поэт.»
«Каменев Лев Львович (1833-86) – русский живописец-пейзажист.»

Об иконописце, жившем в 17 веке, энциклопедия помнит, а о революционерах, создателях великого СССР, трудившихся на благо трудового народа менее сорока лет тому назад – нет. Немного странно, не правда ли? Давайте восстановим справедливость и вспомним хотя бы некоторые факты из биографий этих выдающихся политических деятелей первой половины ХХ века.

Я объединил информацию об этих двух государственных деятелях в одной статье, хотя считать Льва Борисовича Каменева вождем было бы не совсем правильно. Сам он, занимая высокие посты в большевистском правительстве, занять главный партийный пост не стремился. Но слишком уж многое его связывает с Григорием Евсеевичем Зиновьевым – и общая политическая деятельность и судьба. Но – по-порядку.

Григорий Евсеевич Зиновьев (Евсей (Овсей) – Гершен (Герш, Гершон, Гирш) Ааронович Радомысльский, иногда именуется по фамилии матери Гирш Апфельбаум), родился 11 (23) сентября 1883 года в городе Елисаветград, с 1924 по 1934 носивший его имя – Зиновьевск.
Председатель Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов 13 (26) декабря 1917 – 26 марта 1926.
Кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б) 25 марта 1919 – 8 марта 1921.

Член Политбюро ЦК ВКП(б) 16 марта 1921 – 23 июля 1926
Председатель исполнительного комитета Коммунистического интернационала 4 марта 1919 – 23 июля 1926.

Лев Борисович Каменев (Розенфельд), родился 6 (18) июля 1883 года в Москве. Отец крещеный еврей, мать русская.
2-й председатель Всероссийского ЦИК 27 октября (9 ноября) – 8 (21 ноября) 1917
Председатель Президиума Исполкома Моссовета 14 октября 1918 – 15 января 1926
2-й председатель Совета Труда и Обороны СССР 2 февраля 1924 – 19 января 1926
2-й Народный Комиссар внешней и внутренней торговли СССР 16 января – 14 августа 1926
Полномочный представитель СССР в Италии 26 ноября 1926 – 7 января 1928
Член Политбюро ЦК РСДРП(б) 10 (23) октября 1917 – 4 (17) ноября 1917
Член Политбюро ЦК ВКП(б) 25 марта 1919 – 18 декабря 1925
Кандидат в члены Политбюро ЦК РКП(б) 1 января – 23 октября 1926.

Григорий Евсеевич Зиновьев познакомился с Лениным в 1903 году, установил с ним тесный личный контакт, примкнул к большевикам. После революции 1905 года жил в эмиграции. В 1907 на 5-м съезде партии избран в центральный комитет. В России оставался недолго, вскоре вернулся в эмиграцию.
После Февральской революции вернулся в Россию вместе с Лениным в «пломбированном» вагоне. В июле 1917 обвинен, опять же вместе с Лениным, в шпионаже в пользу Германии и получении немецких денег, и вместе с ним скрывался от суда в знаменитом «шалаше» на станции Разлив.

10 октября на заседании ЦК РСДРП Зиновьев и Каменев выступили против вооруженного восстания. Несмотря на разногласие с самим Лениным по этому вопросу, после Октябрьского переворота Зиновьев занял пост председателя Петроградского совета, стал председателем Комитета революционной обороны Петрограда, членом Реввоенсовета 7-й армии, и выступил активным сторонником Красного террора. Одновременно с 1919 по 1926 был председателем исполнительного комитета Коммунистического интернационала.

В «борьбе с контрреволюцией» проявлял истинно звериную жестокость, которую осуждал даже безжалостный председатель Петроградской ЧК Моисей Урицкий

По свидетельству П.А. Сорокина, во время Гражданской войны и после неё, Зиновьев, будучи «революционным диктатором» Петрограда с неограниченными полномочиями, выступал как главный организатор политики «красного террора» против петроградской интеллигенции и бывшего дворянства, вплоть до полного физического уничтожения «эксплуататорских классов». В частности, по постановлению Петроградского Совета в 1921 г. были расстреляны участники так называемого «заговора Таганцева», в том числе поэт Николай Гумилев. В действительности дело о заговоре было полностью сфальсифицировано органами Петроградской ЧК. (ВИКИ).

Эта сухая информация не дает достаточно ясного представления о личности Григория Евсеевича, о его человеческих качествах. Поэтому давайте обратимся к воспоминаниям современников, которых судьба прямо или косвенно сталкивала с интересующим нас персонажем.

Вот как характеризует Зиновьева Георгий Александрович Соломон в своей книге под названием «Среди красных вождей» (М., Центрполиграф, 2015):

«Мне подают полученную по прямому проводу шифрованную телеграмму. Она подписана «самим» Зиновьевым. Вот примерный ее текст: «Прошу выдать для надобностей Коминтерна имеющему прибыть в Ревель курьеру Коминтерна товарищу Сливкину двести тысяч германских золотых марок и оказать ему всяческое содействие в осуществлении им возложенного на него поручения по покупкам в Берлине для надобностей Коминтерна товаров. Зиновьев.»

(дополнение: Сливкин Альберт Моисеевич. Род.1886, г. Двинск (Латвия); еврей, член ВКП(б), обр. низшее, помощник начальника Главного Управления Кинопромышленности СССР, <…> Арест. 3.08.1937. Приговорен ВКВС СССР 15.03.1938 по обв. в провокаторской деятельности в РСДРП. Расстрелян 15.03.1938. Реабилитирован 19.11.1959.)

И вслед за тем ко мне является без доклада и даже не постучав, и сам «курьер» Коминтерна. Это развязный молодой человек типа гостинодворского молодца, всем видом и манерами как бы говорящий: «а мне наплевать!» Он спокойно, не здороваясь и не представляясь, усаживается в кресло и, имитируя своей позой «самого» Зиновьева, говорит:
– Вы и есть товарищ Соломон?… Очень приятно… Я Сливкин… слыхали?… да, это я, товарищ Сливкин… курьер Коминтерна или правильнее, доверенный курьер самого товарища Зиновьева… Еду по личнымпоручениям товарища Зиновьева, – подчеркнул он.
Я по своей натуре вообще не люблю амикошонства и, конечно, появление «товарища» Сливкина при описанных обстоятельствах вызвало у меня обычное в таких случаях впечатление. Я стал упорно молчать и не менее упорно глядеть не столько на него, сколько в него. Люди, знающие меня, говорили мне не раз, что и мое молчание и гляденье «в человека» бывают очень тяжелыми. И, по-видимому, и на Сливкина это произвело удручающее впечатление: он постепенно, по мере того, как говорил и как я молчал, в упор глядя на него, стал как то увядать, в голосе его послышались нотки какой то неуверенности в самом себе и даже легкая дрожь, точно его горло сжимала спазма. И манеры и поза его стали менее бойкими… Я все молчал и глядел…
– Да, по личным поручениям товарища Зиновьева… по самым ответственным поручениям, – как бы взвинчивая себя самого, старался он продолжать, постепенно начиная заикаться: – Мы с товарищем Зиновьевым большие приятели… э-э-э, мы… т. е., он и я… Вот и сейчас я командирован по личному распоряжению товарища Зиновьева… э-э-э… никого другого не захотел послать… э-э-э… пошлем, говорит, товарища Сливкина… он, говорит, как раз для таких деликатных поручений… э-э-э… Меня все знают… вот и в канцелярии у вас… все… э-э-э… спросите, кого хотите про Сливкина, все скажут… э-э-э… душа… э-э-э… человек…
Он окончательно стал увядать. Я был жесток – продолжал молчать и глядеть на него моим тяжелым взглядом…
– А что, собственно, вам угодно? – спросил я его, наконец.
– Извините, товарищ Соломон… э-э-э-… верно, я так без доклада позволил себе войти… извините… может быть, вы заняты?…
– Конечно, занят, – ответил я. – Что же вам, все таки, угодно?
И он объяснил, что явился получить ассигнованные ему двести тысяч германских марок золотом и что, так как он едет с «ответственным» поручением самого товарища Зиновьева то и позволил себе войти ко мне без доклада и даже не постучав. Он предъявил мне соответствующее удостоверение, из которого я узнал, что «он командируется в Берлин для разного рода закупок по спискам Коминтерна, находящимся лично у него, закупки он будет производить лично и совершенно самостоятельно, лично будет сопровождать закупленные товары», что я «должен ему оказывать полное и всемерное содействие, по его требованию предоставлять в его распоряжение необходимых сотрудников…» и что «отчет в израсходовании двухсот тысяч марок Сливкин представит лично Коминтерну».
– Хорошо, – сказал я, прочтя его удостоверение, – идите к главному бухгалтеру, у него имеются все распоряжения…
Он ушел. Была какая-то неувязка в документах. Он кричал, бегал жаловаться, всем и каждому тыча в глаза «товарища Зиновьева», свое «ответственное поручение» и пр.
– Кто такой этот Сливкин? – спросил я Маковецкого, который в качеств управдела должен был все знать.
– Просто прохвост, курьер Коминтерна, – ответил Маковецкий. – Но все дамы Гуковского от него просто без ума. Он всем всегда угождает. Одна говорит: «товарищ Сливкин, привезите мне мыла Коти»… «духов Аткинсона», просит другая. Он всем все обещает и непременно привезет… Вот увидите, и вам привезет какой-нибудь презент, от него не отвяжешься… Но он действительно очень близок к Зиновьеву… должно быть, по исполнению всяких поручений…
И он замолк, так как был человеком скромным и целомудренно не любил касаться житейской грязи…
Перед отъездом Сливкин зашел и ко мне проститься, доложив о себе через курьера.
– Я зашел проститься, – сказал он, – и спросить, нет ли у вас каких либо поручений?… что-нибудь привезти из Берлина?… Пожалуйста не стесняйтесь, все, что угодно… денег у меня достаточно… хватит…
– Нет, благодарю вас, – ответил я, – мне ничего не нужно… Желаю вам счастливого пути…
Он ушел видимо разочарованный…
Недели через три я получаю от него телеграмму из Берлина, в которой он сообщает, что прибудет с «ответственным грузом» такого-то числа с таким-то пароходом и требовал чтобы к пароходной пристани по пристанской ветке были поданы два вагона для перегрузки товара и для немедленной отправки его в Петербург.
Между тем, у нас в это время шла спешная отправка, чуть не по два маршрутных поезда в день, разных очень срочных товаров. И поэтому мой заведующий транспортным отделом, инженер Фенькеви, никак не мог устроить так, чтобы к прибытие парохода затребованные Сливкиным вагоны ждали его. Линия была занята составом, продвинутым к другому пароходу, с которого перегружался спешный груз… Словом, коротко говоря, по техническим условиям было совершенно невозможно немедленно удовлетворить требование Сливкина. И поэтому у Сливкина тотчас же по прибытии начались всевозможные недоразумения с Фенькеви. А. Фенькеви был мужчина серьезный и никому не позволял наступать себе на ногу. Сливкин скандалил, кричал, что его «груз специального назначения», по «требованию Коминтерна», и что «это саботаж». Фенькеви возражал ему серьезными и убедительными доводами… Наконец, Сливкин пришел ко мне с жалобой на Фенькеви. Я вызвал его к себе: в чем дело?…
– Прежде всего – ответил Фенькеви – линия занята маршрутным составом (40 вагонов), линия одна, спятить маршрутный поезд мы не можем, не задержав на два дня срочных грузов – земледельческие орудия, а затем…
– А, понимаю – сказал я. – Когда же вы можете подать два вагона?…
– Завтра в шесть утра. Сегодня к вечеру мы закончим нагрузку, спятим груженный состав ночью и он тотчас же пойдет по расписанию в Москву. И тотчас же будет подан на пристань новый состав в 40 вагонов же и из них два вагона в хвосте поезда остановятся у парохода для тов. Сливкина…
– Нет, я должен спешить! К чорту орудия, пусть подождут, ведь мои грузы по личному распоряжению тов. Зиновьева… я буду жаловаться, пошлю телеграмму – кричал Сливкин.
– Ладно, – ответил я, – делайте, что хотите, я не могу отменить срочных грузов…
Сливкин, разумеется, посылал телеграммы… В ответ получались резкие ответы, запросы. Я не отвечал. Но тут вышло еще недоразумение. Сливкин настаивал на том, чтобы оба его товарные вагоны были завтра прицеплены к пассажирскому поезду. Железнодорожная администрация, конечно, наотрез отказала в этом. Хлопотал Маковецкий, Фенькеви – администрация стояла на своем: только министр может разрешить это. И я должен был обратиться лично к министру, который в конце концов и разрешил это, лишь для меня…
Все мы были измучены этим грузом «для надобности Коминтерна». Все сбились с ног, бегали, писались бумаги, посылались телеграммы… И дорогое время нескольких человек тратилось в угоду Зиновьева… его брюха… Фенькеви лично руководил перегрузкой. Когда все было, наконец, окончено, он явился дать мне отчет. Он был мрачен и раздражен.
– А что это за груз? – спросил я вскользь.
– Извините, Георгий Александрович, – я не могу спокойно об этом говорить… Столько всяких передряг, столько гадостей, жалоб, кляуз… и из-за чего?… Противно, тьфу, этакая гадость!.. Все это предметы для стола и тела «товарища» Зиновьева, – с озлоблением произнес он это имя. – «Ответственный груз», ха-ха-ха!.. Всех подняли на ноги, вас, всю администрацию железной дороги, министра, мы все скакали, все дела забросили… Как же, помилуйте!
У Зиновьева, у этого паршивого Гришки, царскому повару (Зиновьев по слухам, принял к себе на службу бывшего царского повара) не хватает разных деликатесов, трюфелей и, чорт знает, чего еще, для стола его барина… Ананасы, мандарины, бананы, разные фрукты в сахар, сардинки… А там народ голодает, обовшивел… армия в рогожевых шинелях… А мы должны ублажать толстое брюхо ожиревшего на советских хлебах Зиновьева… Гадость!.. Извините не могу сдержаться… А потом еще драгоценное белье для Лилиной и всяких других «содкомок», духи, мыла, всякие инструменты для маникюра, кружева и чорт его знает, что… Ха, «ответственный груз», – передразнил он Сливкина и отплюнулся. – Народные деньги, куда они идут! Поверите, мне было стыдно, когда грузили эти товары, сгореть хотелось! Не знаю, откуда, но все знали какие это грузы…
Обыватели, простые обыватели смеялись… зло смеялись, – люди говорили не стесняясь: «смотрите, куда советские тратят деньги голодных крестьян и рабочих… ха, ха, ха, небось, Гришка Зиновьев их лопает да на своих девок тратит»…
Все было уложено. Сливкин ухал со своим «специальным грузом для надобностей Коминтерна». Перед отъездом он зашел ко мне проститься. Он был доволен: так хорошо услужил начальству… А я был зол… Прощаясь, он протянул мне какую то коробку и сказал:
– А вот это вам, товарищ Соломон, маленький презент для вашей супруги, флакон духов, настоящее «Коти»…
– Благодарю вас, – резко ответил я, – ни я, ни моя жена не употребляем духов «Коти»…
– Помилуйте, товарищ, это от чистого сердца…
– Я уже сказал вам, – почти закричал я, – не нужно… Прощайте…
А Сливкин был действительно рубаха – парень. Всем служащим Гуковского и самому Гуковскому он привез разные «презенты». Мои же сотрудники и сотрудницы, как и я, отклонили эти «презенты».
Сливкин приезжал еще раз или два и все с «ответственными» поручениями для Коминтерна, правда, не столь обильными. А вскоре прибыл и сам Зиновьев. Я просто не узнал его. Я помнил его встречаясь с ним несколько раз в редакции «Правды» еще до большевицкого переворота: это был худощавый юркий парень… По подлой обязанности службы (вспоминаю об этом с отвращением) я должен был выехать на вокзал навстречу ему. Он ехал в Берлин. Ехал с целой свитой… Теперь это был растолстевший малый с жирным противным лицом, обрамленным густыми, курчавыми волосами и с громадным брюхом…
Гуковский устроил ему в своем кабинете роскошный прием, в котором и мне пришлось участвовать. Он сидел в кресле с надменным видом выставив вперед свое толстое брюхо и напоминал всей своей фигурой какого то уродливого китайского божка. Держал он себя важно… нет, не важно, а нагло. Этот отжиревший на выжатых из голодного населения деньгах, каналья едва говорил, впрочем, он не говорил, а вещал… Он ясно дал мне понять, что очень был «удивлен» тем, что я, бывая в Петербурге, не счел нужным ни разу зайти к нему (на поклон?)… Я недолго участвовал в этом приеме и скоро ушел. Зиновьев уехал без меня. И Гуковский потом мне «дружески» пенял:
– Товарищ Зиновьев был очень удивлен, неприятно удивлен, что вас не было на пароходе, когда он уезжал… Он спрашивал о вас… хотел еще поговорить с вами…
Потому в свое время, на обратном пути в Петербург Зиновьев снова остановился в Ревеле. Он вез с собою какое то колоссальное количество «ответственного» груза «для надобностей Коминтерна». Я не помню точно, но у меня осталось в памяти, что груз состоял из 75-ти громадных ящиков, в которых находились апельсины, мандарины, бананы, консервы, мыла, духи… но я не бакалейный и не галантерейный торговец, чтобы помнить всю спецификацию этого награбленного у русского мужика товара… Мои сотрудники снова должны были хлопотать чтобы нагрузить и отправить весь этот груз… для брюха Зиновьева и его «содкомов»…
Но эти деньги тратились, так сказать, у меня на виду. А как тратились те колоссальные средства, которые я должен был постоянно проводить по разным адресам, мне неизвестно… Может быть, когда-нибудь и это откроется… Может быть, откроется также и то, что Зиновьев не только «пожирал» народные средства, но еще и обагрял свои руки народной кровью…
Так один из моих сотрудников Бреслав (Бреслав – по профессии кожевник, человек малограмотный. В настоящее время, судя по газетам, он назначен заместителем торгпреда в Париже. – Автор.) рассказывал мне, как на его глазах произошла сцена, которую даже он не мог забыть… Он находился в Смольном, когда туда к Зиновьеву пришла какая то депутация матросов из трех человек. Зиновьев принял их и почти тотчас же выскочив из своего кабинета, позвал стражу и приказал:
– Уведите этих мерзавцев на двор, приставьте к стенке и расстреляйте! Это контрреволюционеры…
Приказ был тотчас же исполнен без суда и следствия…»

Будучи членом Политбюро, еще при жизни Ленина Зиновьев начал борьбу за высшую должность в большевистской иерархии. Главным конкурентом в этой борьбе Григорий Евсеевич видел Льва Давидовича Троцкого, поэтому привлек на свою сторону Каменева и Сталина, поскольку не считал малообразованного грузина потенциальным соперником. Зиновьев сыграл важную роль в возвышении Сталина. Именно по идее Зиновьева в 1922 году Каменев предложил назначить Сталина на пост Генерального секретаря ЦК РКП(б).

На 12-м (1923) и 13-м (1924) съездах партии Зиновьев выступал с политическими отчетами центрального комитета, то есть, играл роль первого лица в партии. Пропагандировал ленинское наследие, печатая огромное количество книг со своими статьями, речами и т. д. Было начато издание его собрания сочинений. (ВИКИ).

В этот временной период вся полнота власти в стране принадлежала «тройке»: Зиновьев – Каменев – Сталин. Об этом написал в своих воспоминаниях Борис Бажанов («Воспоминания бывшего секретаря Сталина», Франция, Третья волна, 1980):

«Накануне заседания Политбюро Зиновьев, Каменев и Сталин собираются, сначала чаще на квартире Зиновьева, потом обычно в кабинете Сталина в ЦК. Официально - для утверждения повестки Политбюро. Никаким уставом или регламентом вопрос об утверждении повестки не предусмотрен. Ее могу утверждать я, может утверждать Сталин. Но утверждает ее тройка, и это заседание тройки и есть настоящее заседание секретного правительства, решающее, вернее, предрешающее все главные вопросы. На заседании только четыре человека - тройка и я. Я докладываю вкратце всякий вопрос, который предлагается на повестку Политбюро, докладываю суть и особенности. Формально тройка решает, ставить ли вопрос на заседании Политбюро или дать ему другое направление. На самом деле члены тройки сговариваются, как этот вопрос должен быть решен на завтрашнем заседании Политбюро, обдумывают решение, распределяют даже между собой роли при обсуждении вопроса на завтрашнем заседании.

Я не записываю никаких решений, но все по существу предрешено здесь. Завтра на заседании Политбюро будет обсуждение, будут приняты решения, но все главное обсуждено здесь, в тесном кругу; обсуждено откровенно, между собой (друг друга нечего стесняться) и между подлинными держателями власти. Собственно, это и есть настоящее правительство, и моя роль первого докладчика по всем вопросам и неизбежного конфидента во всех секретах и закулисных решениях гораздо больше, чем простого секретаря Политбюро. <…>

Заседания Политбюро происходили обычно в зале заседаний Совнаркома СССР. Почти во всю длину длинного, но не широкого зала тянется стол, вернее, два, так как посередине его проход. Стол покрыт красным сукном. В одном конце стола кресло председателя. Здесь заседал всегда Ленин. Теперь в этом кресле сидит Каменев, который председательствует на заседаниях Политбюро. Члены Политбюро сидят по обе стороны стола лицом друг к другу. По левую руку от Каменева - Сталин. По правую - Зиновьев.»

Однако реальное старшинство в тройке пока окончательно не определилось, Зиновьев и Каменев явно недооценивают Сталина:

«В середине декабря ГПУ робко пытается поставить Политбюро в известность о том, что в большей части партийных организаций большинство не на стороне ЦК. Я констатирую, что в огромной ячейке самого ЦК большинство голосует против ЦК. Я запрашиваю секретаря Московского комитета партии Зеленского о результатах голосований в Московской организации. Я получаю паническую сводку - ЦК потерял большинство в столичной организации, наиболее важной в стране; по ней равняются провинциальные организации.
На заседании тройки (утверждение повестки) я докладываю рапорт Зеленского. Для тройки это неожиданный удар.
Конечно, вопросу придается первостепенное значение. Зиновьев произносит длинную речь.
<…> Потом берет слово Каменев. Он обращает внимание на то, что политические процессы в стране могут быть выражены только через партию; <…> надо вернуться к ленинской постановке вопроса о смычке рабочего класса и крестьянства.

Пока речи идут на этих высотах, Сталин молчит и сосет свою трубку. Собственно говоря, его мнение Зиновьеву и Каменеву не интересно - они убеждены, что в вопросах политической стратегии мнение Сталина интереса вообще не представляет. Но Каменев человек очень вежливый и тактичный. Поэтому он говорит: «А вы, товарищ Сталин, что вы думаете по этому вопросу?» – «А, - говорит товарищ Сталин, - по какому именно вопросу?» (Действительно, вопросов было поднято много). Каменев, стараясь снизойти до уровня Сталина, говорит: «А вот по вопросу, как завоевать большинство в партии». – «Знаете, товарищи, - говорит Сталин, - что я думаю по этому поводу: я считаю, что совершенно неважно, кто и как будет в партии голосовать; но вот что чрезвычайно важно, это - кто и как будет считать голоса». Даже Каменев, который уже должен знать Сталина, выразительно откашливается. <…>

В связи со смертью Ленина и связанной с ней суматохой пленумы ЦК следуют один за другим. За первым январским пленумом ЦК следует экстренный пленум после смерти Ленина, затем в январе еще один; только что в начале января были произведены все назначения и переназначения союзных наркомов, и уже снова происходит перераспределение важных мест. Кого назначить председателем Совнаркома на место Ленина? Ни в Политбюро, ни даже в тройке согласия нет. Члены тройки боятся, что если будет назначен один из них, для страны это будет указанием, что он окончательно наследует Ленину - как номер 1 режима, а это не устраивает остальных членов тройки. В конце концов сходятся на кандидатуре Рыкова: политически он фигура бледная, и его пост главы правительства будет более декоративным, чем реальным (вроде как Калинин, председатель ВЦИК, формально нечто вроде президента республики, а на самом деле - ничто). До этого Рыков был председателем Высшего Совета Народного Хозяйства.

Но в связи с созданием СССР реорганизуется СТО - Совет Труда и Обороны. Во главе его - Каменев, и фактически руководство всеми хозяйственными наркоматами (ВСНХ, Госплан, НКФин, НКТорг, НКЗем и т. д. - переходит к СТО; это еще ограничивает важность рыковского поста председателя Совнаркома. Реорганизуется ГПУ, превращаясь в ОГПУ с властью над всем СССР.»

Интриги в ЦК партии идут с переменным успехом. Троцкий, Зиновьев, Каменев и Сталин свились в один клубок:

«Зиновьев в тройке яростно требовал окончательного свержения Троцкого. В январе 1925 года произошел пленум ЦК, на котором Зиновьев и Каменев предложили исключить Троцкого из партии. Сталин выступил против этого предложения, разыгрывая роль миротворца.

Сталин уговаривал пленум не только не исключать Троцкого из партии, но поставить его и членом ЦК, и членом Политбюро. Правда, выступления и политические позиции Троцкого были осуждены. Но, главное, наступил момент, чтобы удалить его от Красной Армии. Замена ему была давно подготовлена в лице его заместителя Фрунзе. Фрунзе Сталина не очень устраивал, но Зиновьев и Каменев были за него, и в результате длинных предварительных торгов на тройке Сталин согласился назначить Фрунзе на место Троцкого Наркомвоеном и председателем Реввоенсовета, а Ворошилова его заместителем. <…>

Если попытаться восстановить, какова была основная политическая мысль Троцкого, то не так легко разобраться в горе ложных обвинений, которую беспрерывно громоздили против него сначала зиновьевцы, потом сталинцы, потом сталинские наследники. Во всяком случае, уже в то время, когда эта борьба происходила внутри партии, и я был ее свидетелем, для меня, как и для всех большевистских верхов, была ясна лживость и надуманность большинства разногласий. Нужно было повергнуть соперника и завладеть властью. Но нельзя было иметь такой вид, что это безыдейная борьба пауков в банке. Надо было делать вид, что борьба высокоидейная и разногласия необычайно важны: от того или другого их решения зависит будто бы чуть ли не все будущее революции. <…>

В этот момент (март 1925 года) опять началась грызня, между Зиновьевым и Сталиным: Зиновьев не терпел экскурсий Сталина в область общей стратегии и находил смехотворными его попытки выступать в роли теоретика и стратега. На мартовском пленуме произошли стычки, и Сталин отомстил Зиновьеву, показавши ему, что большинство в ЦК стоит больше, чем какая-то там стратегия. На пленуме тезисы Зиновьева к Исполкому Коминтерна были отвергнуты по вздорным мотивам спора о словах – идет ли речь об "окончательной" победе социализма или нет. В апреле Зиновьев и Каменев на Политбюро удвоили атаки против сталинского социализма в одной стране - надо было не допустить, чтобы Сталин ставил свою кандидатуру в стратеги и вожди революции.»

Кроме внутрипартийной борьбы за власть во весь рост встал и вопрос о дальнейшем пути, по которому должно пойти экономическое и политическое развитие страны. НЭП убедительно продемонстрировал свои экономические преимущества, но само его существование шло в разрез с коммунистическим догматизмом:

«Практически это был прежде всего вопрос о деревне. Дать возможность как-то медленно эволюционировать крестьянству и его хозяйству, не разрушая их, или разгромить крестьянство, ни перед чем не останавливаясь (по марксистской догме крестьянство - это мелкие собственники, элемент мелкобуржуазный). Тут, конечно, был и вопрос, есть ли возможность это сделать. Ленин опасался, что власть не обладает достаточными силами, и предпочитал решение постепенное с добровольным и медленным вовлечением крестьянства в колхозы ("кооперативы"). Сейчас по оценке Сталина гигантский полицейский аппарат (с опорой на армию) достиг такой силы, что создание искомой всероссийской каторги было возможно.

Но каков лучший путь? Кое-чему научившиеся практики Бухарин и Рыков считали, что надо продолжать ленинский путь НЭПа. В апреле 1925 года Бухарин на собрании московского актива сделал свое знаменитое заявление, что "коллективизация - не столбовая дорога к социализму" и что надо ставить ставку на развитие крестьянского хозяйства, бросив даже крестьянам лозунг "обогащайтесь!". Строго говоря, это был выбор: идти ли по дороге человеческой, здравого смысла (и тогда эта дорога не коммунистическая) или пойти по дороге коммунистической мясорубки.

Характерно, что самые талантливые бухарины, сокольниковы, красины, сырцовы поняли (как, видимо, понял и Ленин), что налицо был провал коммунизма и что надо переходить на дорогу здравого смысла. Ярые фанатики, как Троцкий, бесчестные комбинаторы, искавшие лишь власти, как Зиновьев, и вполне аморальная публика, как Сталин, из разных соображений сошлись на том же: продолжать силой внедрение коммунизма.

Но это произошло не сразу. В 1925 году зиновьевский клан ничего не имел против бухаринской позиции. Понадобилось его удаление от власти в 1926 году, чтобы он сделал вольт-фас и стал защищать рецепты Троцкого о сверхиндустриализации и нажиме на деревню. А Сталин, не особенно углубляясь в идеи, больше подчинял все своим комбинациям. В 1926 году, выбросив Зиновьева и Каменева, он поддержал против них позицию Бухарина. И до конца 1927 года, громя зиновьевско-троцкистский блок, он занимает эту позицию. Но в конце 1927 года он решает отделаться от старых членов Политбюро - Бухарина, Рыкова и Томского. И тогда он без всякого смущения берет всю политику Зиновьева и Троцкого, которую он все время осуждал и громил. Теперь он и за сверхиндустриализацию, и за насильственную коллективизацию и разгром деревни. И когда декабрьский съезд 1927 года дает ему наконец твердое и непоколебимое большинство в ЦК (плод многих лет неустанной работы), он эту попытку принимает, выбрасывает старых членов Политбюро и теперь уже спокойно через горы трупов идет к своему коммунизму.»

Сталин лучше своих противников понимал смысл выражения «кадры решают всё» и переиграл самоуверенного Зиновьева во внутриполитических интригах, как младенца. После смерти Ленина в 1924 был проведён массовый набор в партию рабочих («ленинский призыв»). В то время, как его противники занимались болтовней и выпячиванием своих заслуг, Сталин грамотно отобрал из этих новобранцев нужных ему людей, заручился их поддержкой и добился большинства своих сторонников на местах и в высших партийных слоях.

«В 1922 году болезнь выводит Ленина из строя; центральной властью становится Политбюро без Ленина. Это означает борьбу за наследство. Зиновьев и Каменев, подхватившие власть, считают, что их власть обеспечена тем, что у них в руках Политбюро. Сталин и Молотов видят дальше. Политбюро избирается Центральным Комитетом. Имейте в своих руках большинство Центрального Комитета, и вы выберете Политбюро, как вам нужно. Поставьте всюду своих секретарей губкомов, и большинство съезда и ЦК за вами.

Почему-то Зиновьев этого не хочет видеть. Он так поглощен борьбой за уничтожение Троцкого по старым ленинским рецептам - грызни внутри ЦК, что сталинскую работу по подбору всего своего состава в партийном аппарате (а она длится и 1922, и 1923, и 1924, и 1925 годы) он не видит. В результате в 1922, 1923 и 1924 годах страной правит тройка, а в 1925 году, с ее разрывом, - политбюро. Но с января 1926 года Сталин после съезда пожинает плоды своей многолетней работы - свой ЦК, свое Политбюро - и становится лидером. <…>

В течение трех лет Григорий Евсеевич Зиновьев был номер 1 коммунизма и затем в течение десяти лет постепенно спускался в подвал Лубянки, где он и закончил свою жизнь. Заменив Ленина на посту лидера, он все же партией, как настоящий вождь, принят не был. На первый взгляд может показаться, что это облегчило его поражение. На самом деле победа или поражение в этой борьбе за власть определялись другими причинами, чем популярность, чем признание превосходства.» (Б. Бажанов, «Воспоминания бывшего секретаря Сталина»).

Поняв свой катастрофический промах, в 1926 году Зиновьев бросился искать поддержки у своего старого врага Троцкого, но было уже поздно. На следующий год он был исключен из партии и снят со всех должностей.

После этого Сталин развлекался игрой в кошки-мышки со своим противником. В 1928 году он допустил восстановление Зиновьева в партии, но в 1932-м последовало новое исключение Григория Евсеевича из партийных рядов, теперь уже со ссылкой на 4 года в Кустанай. В 1933 Сталин опять восстановил его в партии и в феврале 1934 допустил до участия в 17-м съезде партии. В ожидании достойного места в пирамиде власти и возвращения партийных привилегий Зиновьев выступил с покаянием и славословиями в адрес Сталина.

Но всё произошло с точностью до наоборот: в декабре того же 1934 года НКВД Григория Евсеевича арестовал и вскоре он был осужден на 10 лет по делу «Московского центра». Из тюремной камеры бывший вершитель судеб человеческих пишет раболепные письма своему новому хозяину: «В моей душе горит желание: доказать Вам, что я больше не враг. Нет того требования, которого я не исполнил бы, чтобы доказать это... Я дохожу до того, что подолгу пристально гляжу на Вас и других членов Политбюро в газетах с мыслью: родные, загляните же в мою душу, неужели Вы не видите, что я не враг Ваш больше, что я Ваш душой и телом, что я понял всё, что я готов сделать всё, чтобы заслужить прощение, снисхождение...» Можно себе представить, с каким наслаждением Иосиф Виссарионович читал эти всхлипы и вопли о пощаде.

Длительный процесс подготовки к судебному спектаклю над Зиновьевым, Каменевым и их сторонниками детально описал невозвращенец Александр Орлов (Лев Лазаревич Фельбин) в своей книге «Тайная история сталинских преступлений» (М., Всемирное слово, 1991). Кстати, интересно отметить, что при переиздании этой книги в 2014 году (М., Алгоритм) издательство, учитывая появление в стране новой когорты сталинистов и возросшую любовь к тирану среди россиянского населения, во избежание неприятностей изменило название на «Тайная история сталинского времени». Видимо редакция почувствовала, что говорить о преступлениях вновь входящего в моду «великого вождя» стало рискованно.
Итак, что же поведал читателям бывший сталинский шпион и диверсант?

«Согласно сталинскому плану, следовало доставить в Москву из ссылки и различных тюрем около трёхсот бывших участников оппозиции, имена которых были широко известны, подвергнуть их «обработке», в результате которой примерно пятая часть узников окажется сломленной, и набрать таким образом группу из пятидесяти или шестидесяти человек, сознавшихся, что они участвовали в заговоре, возглавляемом Зиновьевым, Каменевым и Троцким. Затем, используя эти показания, организаторы судебного процесса смогут направить его острие против Зиновьева и Каменева и методами угроз, обещаний и прочих приёмов из арсенала следствия, заставить самих этих деятелей признать, что они возглавляли заговор против Сталина и советского правительства.

Чтобы ускорить осуществление сталинского плана, было решено подсадить в камеры к обвиняемым несколько тайных агентов НКВД, которые и на предварительном следствии, и перед судом изображали бы участников заговора и выдавали Зиновьева и Каменева за своих предводителей. <…>

Организаторы процесса, которым удалось припереть Зиновьева и Каменева к стене, сделали всё необходимое, чтобы не дать им покончить жизнь самоубийством. В одиночные камеры, где они содержались, под видом арестованных оппозиционеров были подсажены агенты НКВД, неусыпно следившие за обоими и информировавшие руководителей следствия об их настроении и о каждом произнесённом ими слове. <…>

Зиновьев страдал астмой и мучился от жары. Вскоре его страдания усугубились: его начали изводить приступы колик в печени. Он катался по полу и умолял, чтобы пришёл Кушнер - врач, который мог бы сделать инъекцию и перевести его в тюремную больницу. Но Кушнер неизменно отвечал, что не имеет права сделать ни то, ни другое без специального разрешения Ягоды. Его функции ограничивались тем, что он выписывал Зиновьеву какое-то лекарство, от которого тому становилось ещё хуже. Было сделано всё, чтобы полностью измотать Зиновьева и довести его до такого состояния, когда бы он был готов на всё. Конечно, при этом Кушнер был обязан следить, чтобы Зиновьев, чего доброго, не умер.

Даже смерть не должна была избавить Зиновьева от той, ещё более горькой судьбы, какую уготовил ему Сталин.

Тем временем Миронов продолжал допрашивать Каменева. Он вслух, в его присутствии, анализировал положение дел и пытался убедить его, что у него нет иного выбора, кроме как принять условия Сталина и тем самым спасти себя и свою семью. <…>

Однажды вечером, когда у Миронова в кабинете был Каменев, туда зашёл Ежов. Он ещё раз завёл мучительно длинный разговор с Каменевым, стараясь внушить ему, что как бы он ни сопротивлялся, отвертеться от суда ему не удастся и что только подчинение воле Политбюро может спасти его самого и его сына. Каменев молчал. Тогда Ежов снял телефонную трубку и в его присутствии приказал Молчанову доставить во внутреннюю тюрьму сына Каменева и готовить его к суду вместе с другими обвиняемыми по делу «троцкистско-зиновьевского террористического центра».

Следователи передавали Зиновьеву и Каменеву обещание Сталина сохранить жизнь им самим и их семьям, если они согласятся участвовать в судебном процессе. В конце концов Зиновьева вынудили согласиться явиться на суд. Несмотря на некоторые колебания и возражения Каменев согласился с ним, выдвинув условие: Сталин должен подтвердить свои обещания в присутствии всех членов Политбюро. Тогда им немедленно была устроена встреча со Сталиным в Кремле. Рассказывает следователь Миронов:

«Ягода встретил нас в приёмной и проводил в кабинет Сталина. Из членов Политбюро, кроме Сталина, там был только Ворошилов. Он сидел справа от Сталина. Слева сидел Ежов, Зиновьев и Каменев вошли молча и остановились посередине кабинета. Они ни с кем не поздоровались. Сталин показал рукой на ряд стульев. Мы все сели - я рядом с Каменевым, а Молчанов - с Зиновьевым.
- Ну, что скажете? - спросил Сталин, внезапно посмотрев на Зиновьева и Каменева, Те обменялись взглядами.
- Нам сказали, что наше дело будет рассматриваться на заседании Политбюро, - сказал Каменев.
- Перед вами как раз комиссия Политбюро, уполномоченная выслушать всё, что вы скажете, - ответил Сталин. Каменев пожал плечами и окинул Зиновьева вопросительным взглядом. Зиновьев встал и заговорил.

Он начал с того, что за последние несколько лет ему и Каменеву давалось немало обещаний, из которых ни одно не выполнено, и спрашивал, как же после всего этого они могут полагаться на новые обещания. Ведь, когда после смерти Кирова их заставили признать, что они несут моральную ответственность за это убийство, Ягода передал им личное обещание Сталина, что это - последняя их жертва. Тем не менее, теперь против них готовится позорнейшее судилище, которое покроет грязью не только их, но и всю партию.

Зиновьев взывал к благоразумию Сталина, заклиная его отменить судебный процесс и доказывая, что он бросит на Советский Союз пятно небывалого позора. "Подумайте только, - умолял Зиновьев со слезами в голосе, - вы хотите изобразить членов ленинского Политбюро и личных друзей Ленина беспринципными бандитами, а нашу большевистскую партию, партию пролетарской революции, представить змеиным гнездом интриг, предательства и убийств... Если бы Владимир Ильич был жив, если б он видел всё это! - воскликнул Зиновьев и разразился рыданиями.

Ему налили воды. Сталин выждал, пока Зиновьев успокоится, и негромко сказал: «Теперь поздно плакать. О чём вы думали, когда вступали на путь борьбы с ЦК? ЦК не раз предупреждал вас, что ваша фракционная борьба кончится плачевно. Вы не послушали, - а она действительно кончилась плачевно. Даже теперь вам говорят: подчинитесь воле партии - и вам и всем тем, кого вы завели в болото, будет сохранена жизнь. Но вы опять не хотите слушать. Так что вам останется благодарить только самих себя, если дело закончится ещё более плачевно, так скверно, что хуже не бывает».

А где гарантия, что вы нас не расстреляете? - наивно спросил Каменев.
- Гарантия? - переспросил Сталин. - Какая, собственно, тут может быть гарантия? Это просто смешно! Может быть, вы хотите официального соглашения, заверенного Лигой Наций? - Сталин иронически усмехнулся. - Зиновьев и Каменев, очевидно, забывают, что они не на базаре, где идёт торг насчёт украденной лошади, а на Политбюро коммунистической партии большевиков. Если заверения, данные Политбюро, для них недостаточны, - тогда, товарищи, я не знаю, есть ли смысл продолжать с ними разговор.

Каменев и Зиновьев ведут себя так, - вмешался Ворошилов, - словно они имеют право диктовать Политбюро свои условия. Это возмутительно! Если у них осталась хоть капля здравого смысла, они должны стать на колени перед товарищем Сталиным за то, что он сохраняет им жизнь. Если они не желают спасать свою шкуру, пусть подыхают. Чёрт с ними!

Сталин поднялся со стула и, заложив руки за спину, начал прохаживаться по кабинету.
- Было время, - заговорил он, - когда Каменев и Зиновьев отличались ясностью мышления и способностью подходить к вопросам диалектически. Сейчас они рассуждают, как обыватели. Да, товарищи, как самые отсталые обыватели. Они себе внушили, что мы организуем судебный процесс специально для того, чтобы их расстрелять. Это просто неумно! Как будто мы не можем расстрелять их без всякого суда, если сочтём нужным. Они забывают три вещи:
первое - судебный процесс направлен не против них, а против Троцкого, заклятого врага нашей партии;
второе - если мы их не расстреляли, когда они активно боролись против ЦК, то почему мы должны расстрелять их после того, как они помогут ЦК в его борьбе против Троцкого?
третье - товарищи также забывают (Миронов особо подчеркнул то обстоятельство, что Сталин назвал Зиновьева и Каменева товарищами), что мы, большевики, являемся учениками и последователями Ленина и что мы не хотим проливать кровь старых партийцев, какие бы тяжкие грехи по отношению к партии за ними ни числились.

Последние слова, добавил Миронов, были произнесены Сталиным с глубоким чувством и прозвучали искренне и убедительно.
«Зиновьев и Каменев, - продолжал Миронов свой рассказ, - обменялись многозначительными взглядами. Затем Каменев встал и от имени их обоих заявил, что они согласны предстать перед судом, если им обещают, что никого из старых большевиков не ждёт расстрел, что их семьи не будут подвергаться преследованиям и что впредь за прошлое участие в оппозиции не будут выноситься смертные приговоры. - Это само собой понятно, - отозвался Сталин.»

«В зале суда там и сям были рассажены группы сотрудников НКВД, прошедшие специальную тренировку. При первых признаках опасности, по сигналу обвинителя, они были готовы вскочить с мест и громкими криками заглушить слова подсудимого. Такое поведение «зала» должно было послужить председательствующему предлогом, чтобы прервать судебное заседание для «восстановления тишины и порядка». Само собой разумеется, что «бунтовщик» никогда больше не появится в зале суда.

Последним штрихом, завершающим следственную подготовку к процессу, была ободряющая беседа, которую Ягода и Ежов провели с главными обвиняемыми - Зиновьевым, Каменевым, Евдокимовым, Бакаевым, Мрачковским и Тер-Ваганяном. Ежов от имени Сталина ещё раз заверил их, что если они будут соблюдать на процессе данные ими обязательства, то всё, что им обещали, будет скрупулёзно выполнено. Он предостерег своих «собеседников», чтобы они не пытались даже исподтишка протаскивать на суде свою политическую линию. Ежов предупредил также, что Политбюро считает их связанными общей ответственностью: если кто-то из них «совершит вероломство», это будет рассматриваться как организованное неповиновение всех. <…>

Подсудимые выглядели менее измотанными, чем в следовательских кабинетах. За последнюю пару недель они несколько прибавили в весе, и им была дана возможность выспаться. Тем не менее, землистые лица и тёмные круги под глазами ясно говорили о том, что им пришлось перенести.

Впрочем, несколько человек на той же скамье подсудимых отличались вполне здоровой внешностью, что особенно бросалось в глаза в сочетании с их непринужденной манерой держаться, резко контрастировавшей с вялостью и скованностью или, напротив, нервной развязностью остальных. Опытный глаз, таким образом, сразу отличал настоящих подсудимых от фиктивных.

Среди этих последних выделялся Исаак Рейнгольд. Холёное лицо, пышущее здоровьем, и элегантный костюм делали его похожим на актера - любимца публики. Заняв место с краю второго ряда, сразу у барьера, он сидел с таким выражением, словно оказался в трамвае, в обществе случайных пассажиров. Не спуская глаз с государственного обвинителя, он всем своим видом выражал готовность по первому знаку вскочить и прийти ему на помощь. Неподалеку от него сидел тайный агент НКВД Валентин Ольберг, пришибленный своим неожиданным соседством с Зиновьевым и Каменевым и украдкой поглядывавший на них со смешанным выражением страха и почтения. Фриц Давид и Берман-Юрин, секретные представители НКВД в германской компартии, с деловым видом просматривали свои записи, откровенно готовясь к моменту, когда государственный обвинитель предоставит им возможность исполнить свой партийный долг. Из пятерых фиктивных обвиняемых только один Пикель сидел с апатичным и грустным видом. <…>

Председательствующий Ульрих начал первое заседание суда с формального установления личности обвиняемых. Затем он объявил, что подсудимые отказались от защитников и поэтому им будет предоставлена возможность самим осуществить свою защиту.

Кому-нибудь может показаться странным, почему вдруг все шестнадцать обвиняемых, зная, что на карту поставлены их жизни, не пожелали прибегнуть к помощи защитников, которые обязаны были попытаться хоть как-то помочь им. Однако этот феномен имеет своё объяснение, притом совсем простое: перед началом суда обвиняемым пришлось дать обещание, что они все, как один, откажутся от адвокатов. Мало того, они пообещали, что и сами они в свою очередь даже пальцем не шевельнут, чтобы защитить самих себя. И действительно, когда их спросили, что они могут сказать в свою защиту, все единогласно заявили, что сказать им нечего. <…>

Хотя государственный обвинитель не смог представить Зиновьеву, Каменеву и другим старым большевикам никаких доказательств их участия в убийстве Кирова, они один за другим признали себя виновными в этом преступлении. <…>

Невзирая на то, что подсудимые полностью выполнили обязательства, данные следствию, Вышинский подчеркнул, что они в ряде случаев «не сказали всего», правда, не объясняя, что конкретно они утаили от суда. С другой стороны, Вышинский остался вполне доволен показаниями пяти мнимых обвиняемых - Рейнгольда, Пикеля, Ольберга, Фрица Давида и Берман-Юрина. Он похвалил, в частности, Рейнгольда и Пикеля, побуждая их тем самым к ещё более яростным нападкам на остальных подсудимых. Вышинский как будто не замечал, что в своей роли обвиняемого Рейнгольд уж слишком старается и переигрывает. <…>

Для Вышинского не составляло труда состряпать свою громовую обвинительную речь, обличавшую подсудимых, которые не только не оказали ему сопротивления, а напротив, сделали всё, чтобы поддержать выдвинутые против них обвинения. Приписывая им самые чудовищные преступления, он не принимал во внимание даже то очевидное для всех обстоятельство, что некоторые из обвиняемых были физически не в состоянии совершить эти преступления, поскольку находились в то время либо в тюрьме, либо в отдалённой ссылке. «Я требую, - прокричал Вышинский, заканчивая свою речь, - чтобы эти бешеные псы были расстреляны, все до одного!» <…>

«Последние слова» подсудимых являются едва ли не самой драматичной частью всего процесса. В надежде уберечь от сталинского мщения свои семьи и тысячи своих сторонников они достигают здесь крайних пределов самоуничижения. Зная коварство Сталина, они стараются даже перевыполнить обязательства, выжатые из них на следствии, - лишь бы не дать Сталину хоть малейшего повода нарушить его собственное обещание. Они клеймят себя как беспринципных бандитов и фашистов и тут же восхваляют Сталина, которого в душе считают узурпатором и изменником делу революции. <…>

Партия, - говорил Зиновьев в своём последнем слове, - видела, куда мы идём, и предостерегала нас. В одном из своих выступлений Сталин подчеркнул, что эти тенденции среди оппозиции могут привести к тому, что она захочет силой навязать партии свою волю... Но мы не внимали этим предупреждениям.

Подсудимый Каменев в последнем слове сказал:
- В третий раз я предстал перед пролетарским судом... Дважды мне сохранили жизнь. Но есть предел великодушию пролетариата, и мы дошли до этого предела.

Вот уж, действительно, необычайное явление! Очутившись на краю пропасти, под гнётом обвинения, старые большевики рвутся на помощь Сталину, вместо того чтобы спасать себя, - будто не им грозит смертная казнь. А ведь из простого чувства самосохранения они должны были хотя бы в последнем слове сделать отчаянную попытку защитить себя и спастись, а вместо этого они тратят последние минуты жизни на восхваление своего палача. Они заверяют окружающих, что он всегда был слишком терпелив и слишком великодушен по отношению к ним, так что теперь имеет право их уничтожить... <…>

Все участники сталинских процессов знали, что каждый из них, будь то обвиняемый или защитник, прокурор или судья, действует не по своей воле, а вынужден играть роль, назначенную ему в строгом соответствии с заранее подготовленным сценарием. Перед каждым маячит роковая дилемма. Для обвиняемого она выглядит так: играть роль уголовного преступника - или погубить не только себя, но и свою семью. Для обвинителя и председателя трибунала - провести судебный спектакль, назначенный Сталиным, без сучка и задоринки или погибнуть ни за что, за малейшую ошибку, которая даст повод заподозрить, что всё дело шито белыми нитками. Для защитника - в точности исполнить тайную инструкцию, полученную от прокурора, или разделить судьбу своих подзащитных... <…>

Рейнгольд, Пикель и три тайных агента НКВД - Ольберг, Фриц Давид и Берман-Юрин - также произнесли каждый своё «последнее слово». Все они, за исключением Ольберга, заверили суд, что считают для себя невозможным просить о снисхождении. Как и подобает фиктивным обвиняемым, они были уверены, что их жизням ничто не угрожает.

23 августа, в 7 часов 30 минут вечера, судьи удалились в совещательную комнату. Вскоре к ним присоединился Ягода. Текст приговора был заготовлен заранее; на его переписку требовалось часа два, не более. Однако судьи оставались в совещательной комнате целых семь часов. В 2 часа 30 минут ночи, то есть, значит, уже 24 августа, они вновь заняли места за судейским столом. В мёртвой тишине председательствующий Ульрих начал чтение приговора. Когда через четверть часа монотонного чтения он дошёл до его заключительной части, определявшей меру наказания подсудимым, во всех концах зала послышалось нервное покашливание. Выждав, пока восстановится тишина, председательствующий перечислил одного за другим всех обвиняемых и после долгой паузы закончил объявлением, что все они приговариваются к высшей мере наказания - смертной казни «через расстрел». <…>

По советским законам, лицам, приговорённым к смертной казни, предоставляется 72 часа для подачи просьбы о помиловании. Как правило, смертный приговор не приводится в исполнение, пока этот срок не истечёт, даже если в помиловании успели отказать до его окончания. Но в данном случае Сталин пренебрег этим правилом. Утром 25 августа, спустя сутки после оглашения приговора, московские газеты вышли уже с официальным сообщением о том, что приговор приведён в исполнение. Все шестнадцать подсудимых были расстреляны.»

Включая провокаторов – фиктивных обвиняемых.

Зиновьев Григорий Евсеевич (псевдоним; настоящие имя и фамилия - Герш-Овсей Аронович Апфельбаум; партийный псевдоним - Радомыльский) (20.09.1883 - 25.08.1936) родился 20 сентября 1883 года в Херсонской губернии в городе Елизаветграде (Кировограде). Его отец был владельцем молочной фермы. В юношеские годы Зиновьев работал конторщиком, зарабатывал репетиторством. В конце 90-х годов Зиновьев принимал участие в подготовке на юге России рабочих стачек, в 1902 году, в связи с преследованиями, эмигрировал за границу, где познакомился с Лениным. В 1903 году Зиновьев вступил в партию большевиков, в 1904 - поступил учиться в университет в Берне. Через год Зиновьев возвращается в Россию, входит в состав Петербургского комитета РСДРП. После событий 1905-1907 годов Зиновьева арестовывают, однако вскоре освобождают из-за плохого здоровья. Зиновьев вновь эмигрирует, отправляется в Женеву. Там он избирается в Заграничное бюро ЦК РСДРП, входит в состав редакции газеты "Пролетарий". Вернувшись после Февральской революции 1917 года в Россию, в Петроград, Зиновьев работает в редакции газеты "Правда". Осенью 1917 года Зиновьев и Каменев выступили против вооруженного восстания, считая свержение Временного правительства необдуманным действием. Ими было написано закрытое письмо в партийные комитеты, однако информация о нем просочилась в прессу, что было расценено Лениным как предательство интересов партии. Ленин настаивал на исключении Зиновьева и Каменева из партии, однако его не поддержали в этом вопросе. В период с 1919 по 1926 годы Зиновьев был председателем исполкома Коминтерна, с 1919 по 1926 годы также входил в состав Политбюро. В 1927 году за оппозиционные взгляды Зиновьева исключили из партии, в 1934 году он был арестован и приговорен к десяти годам заключения, в 1936 году обвинен по делу "антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра" и приговорен к расстрелу. 25 августа 1936 года Зиновьев был расстрелян, реабилитирован только в 1988 году.

Каменев Лев Борисович (псевдоним; настоящая фамилия - Розенфельд) (06.07.1883 - 25.08.1936) родился 6 июля 1883 года в Москве. Его отец был инженером.

В 1901 году Каменев поступил в Московский университет на юридический факультет, однако проучился там недолго: на следующий год его исключили за участие в студенческой демонстрации. Затем Каменева выслали в Тифлис, а вскоре Каменев отправился в Париж.
В Россию Каменев вернулся в 1903 году, проводил революционную работу в Москве и Тифлисе, вошел в Центральный Комитет РСДРП. В 1908 году Каменева арестовали, однако вскоре он был освобожден, после чего уехал в Швейцарию, в Женеву. Находясь в эмиграции Каменев читал лекции в партийной школе Лонжюмо, принимал участие в конгрессах II Интернационала.
В 1914 году Каменев возвратился в Россию, в Петербург, руководить фракцией большевиков в IV Государственной думе, но вновь был арестован и отправлен в ссылку в Сибирь. После Февральской революции Каменев возвратился, представлял в Исполкоме Петроградского совета большевиков.
Осенью 1917 года Каменев и Зиновьев выступили против вооруженного восстания, считая свержение Временного правительства необдуманным действием. Ими было написано закрытое письмо в партийные комитеты, однако информация о нем просочилась в прессу, что было расценено Лениным как предательство интересов партии. Ленин настаивал на исключении Зиновьева и Каменева из партии, однако его не поддержали в этом вопросе.
В 1918 году Каменев становится председателем Моссовета, а также членом Президиума ВЦИК. В 1922 году Каменев был заместителем председателя Совнаркома и председателем Совета труда и обороны. Именно Каменев предложил на пост генерального секретаря ЦК партии кандидатуру Сталина, однако в 1925 году на XIV съезде партии Каменев перешел в оппозицию Сталину. Вскоре Каменев был выведен из состава Политбюро, его направили в Италию в качестве посла. В последующие годы Каменева то исключали из партии, то вновь восстанавливали; в 1934 году Каменев был арестован по делу "Московского центра", его приговорили к пяти годам тюрьмы. На следующий год в адрес Каменева были вновь выдвинуты обвинения, на этот раз по делу "Кремлевской библиотеки и комендатуры Кремля", приговор - десять лет тюремного заключения.
В 1936 году Каменев был обвинен уже в шпионаже и вредительстве, 25 августа 1936 года он был расстрелян, а все его родственники - репрессированы. Реабилитировали Каменева лишь в 1988 году.

00:00 2017

В советской истории два ленинских соратника, два члена политбюро остались жалкими и всеми презираемыми предателями

31 октября 1917 года член ЦК партии большевиков Лев Ка­менев опубликовал в газете «Новая жизнь», издававшейся Максимом Горьким, заметку, в которой говорилось: «Взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент, при данном соотношении обще­ственных сил, независимо и за несколько дней до съезда Сове­тов было бы недопустимым, ги­бельным для дела революции и пролетариата шагом».

В феврале 1917 года численность пар­тии большевиков составляла всего 24 тысячи человек - в стране со 150‑миллионным на­селением. К апрелю увеличилась до 150 ты­сяч. К ноябрю - до 240 тысяч. Несмотря на бурный - в десять раз! - рост, все равно это была крайне малочисленная партия.

Вот почему два влиятельных большеви­ка Григорий Евсеевич Зиновьев и Лев Бо­рисович Каменев на заседании ЦК в октя­бре проголосовали против захвата власти. Остальные члены ЦК их не поддержали.

На следующий день после заседания Зиновьев и Каменев оповестили ЦК, что поскольку они остались в меньшинстве при голосовании, то считают своим дол­гом обратиться с письмом к московскому, петроградскому комитетам и областному финскому комитету партии с развернутой аргументацией, почему нельзя идти на во­оруженное восстание.

Возник вопрос об исключении Зиновье­ва и Каменева из состава центрального ко­митета партии. Кстати, Сталин был против! В протокол занесли его слова: «Исключение из партии не рецепт, нужно сохранить един­ство партии; предлагает обязать этих двух товарищей подчиниться, но оставить их в ЦК».

Он вступился за людей, которых потом сладострастно унизит и уничтожит. Этот эпизод, сталинская примирительная по­зиция в октябре семнадцатого, свидетель­ствует о том, что палачами не рождаются, а становятся, когда создаются условия для беззакония.

ЗАЧЕМ ДЕЛИТЬСЯ ВЛАСТЬЮ?

А ведь Зиновьев и Каменев были, по­жалуй, недалеки от истины, когда в своем знаменитом заявлении писали: «Говорят: 1) за нас уже большинство народа в России и 2) за нас большинство международного пролетариата. Увы! - ни то, ни другое не­верно…. В России за нас большинство ра­бочих и значительная часть солдат. Но все остальное под вопросом. Мы все уверены, например, что если дело теперь дойдет до выборов в Учредительное собрание, то кре­стьяне будут голосовать в большинстве за эсеров».

Они считали, что надо постепенно заво­евывать массы на свою сторону и отстаивать правоту своих идей в Учредительном собра­нии, которое будет представлять интересы всего народа России.

Но Ленин не хотел ждать созыва Учре­дительного собрания! Понимал: на выборах большинство депутатских мандатов доста­нется другим партиям. Потому и требовал взять власть до начала работы Учредитель­ного собрания.

Осенью семнадцатого года многие счи­тали, что большевики - меньшинство! - не имеют права единолично управлять стра­ной. Им следует вступить в коалицию с дру­гими социалистическими партиями, чтобы опираться на большинство населения. Но Ленин не желал делиться властью и идти на компромисс с другими партиями.

НАСЛЕДНИК ЛЕНИНА?

Григорий Зиновьев годы эмиграции провел вместе с Лениным и Крупской. Более близкого человека у них не было. Они вме­сте вернулись в Россию в апреле 1917 года, вместе написали книгу «Против течения». Знаменитый октябрьский эпизод не испо­ртил их личных отношений. До самой смерти Ленина Зиновьев входил в ближайшее окру­жение вождя и пользовался его полным рас­положением.

Он стал одним из самых влиятельных людей в стране. Владимир Ильич сделал его членом политбюро, хозяином Петрограда и всего северо-запада России. Поставил во главе Третьего Интернационала. В те годы эта должность имела особое значение. Рос­сийские коммунисты считались всего лишь одной из секций Коминтерна, таким обра­зом, Зиновьев формально оказался руково­дителем всего мирового коммунистического движения.

Оказавшись у власти, он вел себя очень жестоко. Максим Горький, пытавшийся за­щищать питерскую интеллигенцию от ре­прессий, его ненавидел. Рассказывал о заседании, в котором участвовал Григорий Зиновьев: «Стали говорить, что в Зоологи­ческом саду умерли детеныши носорога. И я спрашиваю: чем вы их кормить будете? Зиновьев отвечает: буржуями. И начали об­суждать вопрос: резать буржуев или нет? Серьезно…»

В 1924 году его родной город Елиза­ветград переименовали в Зиновьевск. На последнем при жизни Ленина ХII партийном съезде, когда сам Владимир Ильич не мог выступать, политический отчет ЦК прочитал Зиновьев. Он же произнес основной доклад на первом после смерти Ленина ХIII съезде.

Зиновьев считал себя наследником Ле­нина, ведь он столько лет был самым близ­ким к нему человеком, самым давним его соратником. Григорий Евсеевич был чело­веком малых талантов, о чем не подозревал. Не понимал, что своим высоким положением обязан особым отношениям с Лениным. На митингах в Питере молодые военные карье­ристы в новых блестящих кожанках кричали: «Мы победим, потому что нами командует наш славный вождь товарищ Зиновьев!»

Сталин, еще не уверенный в своих си­лах, вел себя осторожно и некоторое время не мешал Григорию Евсеевичу изображать из себя хозяина страны. А Зиновьев наивно полагал, что Иосиф Виссарионович готов оставаться на вторых ролях.

ДОБИТЬ ПРОТИВНИКА!

Иосиф Виссарионович за­ключил союз с Зиновьевым и Каменевым, чтобы убрать Троцкого, а потом вступил в союз с Бухариным и Ры­ковым, чтобы избавиться от Зиновьева и от Каме­нева. И одного за другим оттеснил от власти ле­нинских ставленников.

Лишился своих по­стов и соратник Зино­вьева - председатель Моссовета Лев Борисович Каменев. Ленин ценил Ка­менева как дельного адми­нистратора, поэтому сделал заместителем в правительстве и поручал в свое отсутствие вести заседания политбюро и Совнаркома. Ссора с Каменевым накануне революции, когда Лев Борисович категорически возра­жал против попытки большевиков в одиночку взять власть в стране, не имела для Ленина никакого значения.

Каменев был человеком без политиче­ских амбиций и надежным работником. Но Лев Борисович попал под влияние Зиновье­ва, поэтому Сталин и с ним расправился.

Каменеву принадлежит крылатая фраза: «Марксизм есть теперь то, что угодно Стали­ну». Но он же одним из первых отказался от политической борьбы против генерального секретаря. Выброшенный из политики, Ка­менев с удовольствием взялся руководить издательством «Академия» и Институтом мировой литературы имени А.М.Горького.

По его совету Зиновьев тоже писал ста­тьи на литературные темы и даже сочинял сказки. Григорий Евсеевич утратил надежды на возвращение в политику и пытался начать новую жизнь. Но они с Каменевым состояли в черном списке. Сталин не мог успокоиться, пока не добивал противника, даже если тот не сопротивлялся.

Через две недели после убийства Ки­рова в декабре 1934 года Зиновьева, Ка­менева и еще несколько человек, прежде входивших в ленинградское руководство, арестовали. Обвинили всех в организации убийства Кирова и создании антисоветской организации. Обвинения ложные. Все они давно отошли от политической деятельно­сти. Но Сталин помнил каждого, кто пытался ему перечить. В августе 1936 года военная коллегия Верховного суда приговорила Зи­новьева и Каменева к смертной казни.

ПУЛЯ КАК СУВЕНИР

Ночью того же дня двух близких Ленину людей расстреляли. Акция считалась на­столько важной, что при исполнении приго­вора присутствовали нарком внутренних дел Генрих Ягода и его будущий сменщик на Лу­бянке секретарь ЦК Николай Ежов. Пули, ко­торыми убили Зиновьева и Каменева, Ежов хранил у себя в письменном столе. Сувенир на память.

Сталинские историки назвали Зиновье­ва и Каменева предателями, уверяли, будто они выдали план октябрьского восстания и едва не погубили революцию. Так это обви­нение и осталось в истории…

На самом деле большевики готовились взять власть и открыто об этом говорили. За десять дней до взятия Зимнего дворца, 15 октября, «Петроградский листок» писал: «Вчера в цирке Модерн при полной, как го­ворится, аудитории прекрасная Коллонтай читала лекцию. «Что будет 20 октя­бря?» - спросил кто-то из публи­ки, и Коллонтай ответила: «Будет выступление. Будет свергнуто Временное Правительство. Будет вся власть передана Советам», - то есть боль­шевикам. Можно сказать спасибо г-же Коллонтай за своевременное преду­преждение».

Александра Михай­ловна Коллонтай летом 1917 года была избрана членом ЦК партии больше­виков - вместе с Лениным, Троцким, Зиновьевым, Ка­меневым и Сталиным. После октября она войдет в состав первого советского правитель­ства. В те октябрьские дни большеви­ки в секрете ничего не держали, поскольку не сомневались в успехе.

Леонид МЛЕЧИН. Фото Wikipedia.org

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ:

Почему никто - в том числе прави­тельство! - не решился помешать боль­шевикам взять власть?

Первые статьи Леонида Млечина из серии: «ВЕЛИКАЯ ОКТЯБРЬСКАЯ РЕВО­ЛЮЦИЯ. ГЕНИИ И ЗЛОДЕИ» читайте на сайте www.mk.ru.

Под Новый 1927 год в Москву из Парижа ненадолго прибыл композитор Сергей Прокофьев . В столице Франции последние пару месяцев он уговаривал съездить в СССР знаменитого театрального менеджера, автора Русских сезонов в Париже, Сергея Дягилева . Чуть позже в августе 27 года брата Сергея Дягилева Валентина в Москве арестуют. Он преподавал в Военно-политической Академии, с 18 года был в Красной Армии. В последний момент расстрел ему заменят на 10 лет лагерей. Сошлют на Соловки. И там расстреляют. Сергей Дягилев не смотря на уговоры Прокофьева в СССР не поехал. Приехавшего в Москву Сергея Сергеевича Прокофьева разместили в гостинице “Метрополь”. После 17 года номера отданы под жилье ответственным работникам. В 27-м году ответработников начали переселять в новые квартиры. Прокофьев в дневнике пишет: “Вновь отдали под гостиницу один этаж в аренду немцам. В верхних этажах остались еще ответственные работники, и потому всюду ужаснейшая грязь.”

“Метрополь” – так называемый II-ой Дом Советов. Таких Домов Советов в Москве много. Плюс в Кремле квартиры оборудованы в 20 зданиях. Анна Ларина , жена любимца Ленина Бухарина , до замужества проживала с матерью и отцом в «Метрополе». Кстати, её отец известный большевик Юрий Ларин. Так вот вплоть до ареста Бухарина она с ним жила в Кремле. После ареста её переселили в Дом на набережной. То есть жила по очереди в лучших домах - «Метрополь», «Кремль» и «Дом на набережной». Это имя дом получил спустя полвека благодаря писателю Юрию Трифонову , по названию его знаменитого романа. Решение о строительстве Дома на набережной было принято 20 января 27 года. Так вот переехав в этот дом, жена арестованного Бухарина немедленно отправила председателю ЦИК Калинину записку: ”Платить за квартиру нет возможности”. И приложила к записке неоплаченный счет за квартиру. Позже Анна Бухарина пройдет через многолетние сталинские лагеря, но тогда, в годы благополучной жизни в Кремле и “Метрополе” привычки платить за квартиру у неё не было и не могло быть. В отличие от всех советских людей партийные жильцы в 27-м году ни в чем не нуждались. Знаменитые шесть домов Советов - это гостиницы "Националь", "Метрополь" и "Петергоф ", что на углу Воздвиженки и Моховой , где Максим Горький и его жена актриса Андреева в свое время изготавливали бомбы для терактов. Дальше – дома графа Шереметьева на улице Грановского , дом князя Куракина на Ленивке, дома на Знаменке , на Неглинной и на Пречистенском бульваре. Надо сказать, что границы проживания большевистской верхушки в Москве совершенно совпадают с территорией опричных земель при Иване Грозном . Опричнина – это особая, подчинявшаяся непосредственно Ивану Грозному правящая организация с административно-полицейскими функциями и отведенными им лучшими землями. Остальная часть населения содержала эту организацию. В 16 веке земли опричников, как и в 20-м дома большевистских начальников расположены от Пречистинки до Неглинной. В этих домах обеспечены все удобства: мебель, столовое и постельное белье, посуда. Центральное отопление, ванные с горячей водой, лифты. В домах – специальные прачечные, иногда даже отдельные детские сады. В это время по официальным данным на среднего москвича приходится 5,7 квадратных метра. В реальности многие живут в полуподвалах и подвалах. К 30 году эти цифры снизятся до 4,5 метров на человека. Горячей воды, ванных нет. И поделюсь деликатной подробностью: из коммунальной квартиры в Печатниковом переулке бабушка моей жены каждое утром ходила умываться в общественный туалет на Трубной площади. В строящемся Доме на набережной спланированы трех, четырех и пятикомнатные квартиры. Все квартиры обставлены. Везде телефоны. Продовольственный и промтоварный магазины, парикмахерская, поликлиника, спортивный зал, столовая. Строительство курировал зампред ОГПУ Генрих Ягода. В скором времени этот дом окажется мышеловкой. Большинство жильцов будет расстреляно или сослано. Но заселялись они туда с удовольствием. Ответственные работники хотели жить и есть в своем замкнутом кругу. На место расстрелянных так же охотно вселятся новые.

16 ноября 1927 года из квартиры в Кремле выехал Лев Борисович Каменев. Еще в начале прошлого 26-го года он снят с поста председателя Моссовета , с зампреда Совнаркома, снят с Председателя Совета Труда и Обороны, которым стал после Ленина в 24-м году. После этого Каменев полгода возглавлял наркомат торговли. На этом посту его сменил Анастас Микоян . Он вспоминал: ”Я отправился на Варварку к Каменеву , на второй этаж, в кабинет. В кабинете мы были вдвоем. Он стал излагать свои крайне пессимистические взгляды на положение дел в стране, он потерял веру в дело победы социализма. Мне стало яснее, чем раньше, как далеко он отошел от партийной линии”.

Каменев сам подал заявление об отставке с поста наркома торговли, мотивировал тем, что не пользуется полным доверием Политбюро. Микоян перед своим назначением беседовал со Сталиным . Сталин тогда сказал: ”Каменев вел мало практической работы в наркомате – он больше был занят своей политической оппозиционной деятельностью. Каменев перешел в оппозицию”.

Микоян после общения с Каменевым кратко синим карандашом записал основные тезисы его получасового монолога. Суть такова: «Каменев уже покидает нашу партию, а нас называет буржуазными перерожденцами». “Нас” – значит “нас со Сталиным”.

Одареннейший аппаратчик Анастас Иванович Микоян обижен. Обижен напрасно, уже через полтора года никому не придет в голову называть Сталина буржуазным перерожденцем. Но тогда, в 27-м, не только Микоян, но и западные наблюдатели гадали – куда пойдет Россия . Дело в том, что Сталина в советском раскладе в этот момент считают правым. Ему противостояла “левая оппозиция” во главе с Троцким , Каменевым и Зиновьевым . До 25 года Каменев и Зиновьев играли в тройке со Сталиным против Троцкого. После победы над Троцким и после укрепления Сталина, партийная жизнь и собственные амбиции свели Каменева и Зиновьева уже с Троцким против Сталина.

Именно Каменев и Зиновьев убедили Троцкого в том, что главный противник – Сталин. До этого Троцкий основного конкурента видел в Зиновьеве. Более того, сам Зиновьев видел себя главным соперником Сталина.

Григорий Евсеевич Зиновьев обладал бесценным прошлым. Он с 1908 года неотлучно находился с Лениным в эмиграции, он с Лениным прибыл в Петроград в германском пломбированном вагоне. После того, как в июне 17 года стало широко известно, что Ленин вернулся в Россию на германские деньги и с германскими деньгами, Зиновьев уехал с Лениным в Разлив, где они вдвоем скрывались от ареста. Тогда, при временном правительстве, приказ по Москве об аресте Ленина подписал председатель 1-ой Якиманской управы Андрей Вышинский . В 36-м году процесс по делу объединенного троцк истско-зиновьевского центра Вышинский будет вести в качестве сталинского генерального прокурора СССР. А в 17 году, 6 апреля, большевистская газета “Правда” сообщала:” Вернувшиеся из эмиграции товарищи Ленин и Зиновьев вступили в редакцию “Правды”. Сочетание Ленин-Зиновьев привычно для партийной жизни лета 17 года. Тандема Каменев-Зиновьев еще не существовало. На апрельской конференции РСДРП в 17 году Зиновьев председательствовал и полемизировал с Каменевым. В ходе выборов ЦК кандидатура Зиновьева, так же, как и Ленина, принята без обсуждения. Впервые в состав ЦК Зиновьева ввели в мае 1907 года на Лондонском съезде РСДРП. Он был делегатом от Петербурга . Его никто не знал. Тогда он встал на стул и обратил на себя внимание. Речь дебютанта на стуле сделала его членом ЦК. Вот с того самого момента как он встал на стул, он везде номер 2 после Ленина.

Устойчивое и безличное сочетание “Каменев-Зиновьев” появилось в 26 году вместе с “левой оппозицией”. Правда, однажды эти две фамилии уже засветились вместе. Это произошло 10 октября 17 года на заседании ЦК, когда принималось решение о вооруженном восстании. Тогда Каменев и Зиновьев выступили против восстания и за созыв учредительного собрания. Зиновьев тогда вообще впервые выступил против Ленина, если не принимать во внимание еще один эпизод. Ленин в эмиграции хотел усыновить сына Зиновьева Степана. Т.е. отобрать сына у живых родителей. Зиновьев не отдал сына Ленину. Идея усыновить младшего Зиновьева, вызвана бездетностью Ленина. Но еще и другим. Ленин слишком хорошо знал Зиновьева, который долгие годы в эмиграции был его тенью. И Ленин ценил его за это, но не хотел доверять ему воспитание будущего коммуниста. Ленин в своей манере ценил Зиновьева, но не уважал его. Свердлов говорил: Зиновьев - это паника. Каменев, в смысле отношения к вооруженному восстанию в октябре 17-го, последователен. В марте 17 года в “Правде” Каменев писал, что армия во время мировой войны не имеет права складывать оружие. Нападок на временное правительство Каменев избегал. Каменев был освобожден из ссылки указом Керенского в самом начале февральской революции. Он прибыл в Петроград из Туруханского края. В ссылке он был вместе со Сталиным. Приехали вместе. Ленинские “Письма издалека” с призывом к свержению Временного правительства Каменев вместе со Сталиным подвергал цензуре. Сталин уже в апреле перешел на ленинскую позицию. Позиция Каменева по вооруженному восстанию Ленина не интересовала. Он получил большинство без Каменева и без Зиновьева. Троцкий писал о Каменеве просто и с уважением: ”В ночь 24 октября в Смольный пришел Каменев. Он был противником восстания. Но эту решающую ночь пришел провести рядом со мной”. Потом Троцкий добавил, что Каменев дал ему закурить. Для Льва Давидовича мало существенно, что Каменев его родственник, муж его сестры.

В 27-м суть платформы левой оппозиции состояла в следующем. “Группа Сталина, фактически определяющая политику центральных учреждений партии, оказалась бессильной предотвратить “непомерный рост тех сил, которые хотели повернуть развитие нашей страны на капиталистический путь, что ведет к ослаблению рабочего класса и крестьянства против растущей силы кулака, нэпмана и бюрократа”. Левая оппозиция в лице Каменева, Зиновьева и Троцкого подчеркивала, что в стране существуют две исключающие друг друга позиции. Одна выражает интересы новой буржуазии, надеется на частную инициативу, ослабляет плановое начало в экономике.

Вторая позиция основана на том, что победу социализма можно обеспечить только, если пролетарская государственная власть сначала отстроит промышленность, потом поможет отсталой деревне и, тем самым, поднимет там производительность труда на основе коллективного машинного земледелия. Это путь социализма, - указывалось в платформе левой оппозиции.

Оппозиция подчеркивала: ”Сталинская линия состоит из коротких зигзагов влево и глубоких вправо.”

Это фрагмент из последнего документа “левой оппозиции” под названием “Платформа большевиков-ленинцев”.

Он появился в сентябре 27 года. В нем ничто не говорило о том зигзаге влево, который Сталин сделал еще весной.

Апрельский пленум ЦК 27 года принял решение о снижении закупочных цен на зерно. Для кулаков, и середняков, т.е. тех, кто производил товарное зерно, и привык продавать его в рыночных условиях НЭПа, это решение оказалось полнейшей неожиданностью. В 25 и в 26 году Сталин регулярно повторял слова о необходимости умиротворения деревни”. Говорил, что демагогические предложения оппозиции о насильственном изъятии хлеба – это вздор, создающий дополнительные трудности”. Теперь крестьяне отказались отдавать хлеб за бесценок, и были немедленно обвинены в “хлебной стачке”. Замаячили проблемы с хлебом для города и армии. При этом Сталин говорил о близкой возможности нападения блока капиталистических государств на СССР, поэтому проводилась пробная мобилизация. В городах началась массовая закупка муки, сахара и мыла на случай войны. В некоторых деревнях вообще считали, что война уже началась. Из информационной сводки ГПУ : «В связи со слухами о войне и о смене власти отмечаются случаи выхода пионеров из пионеротрядов. Во избежание мобилизации в некоторых губерниях члены ВЛКСМ выходят из комсомола. В ряде районов крестьяне, опасаясь мобилизации, продают хороших лошадей или обменивают их на более худших. В Молдавии в связи с этим цены на бракованных лошадей поднялись на 100 процентов.»

Мощности советского ВПК в начале 27 года составляли 50 процентов от уровня 1916 года. По сути, у Сталина нет противоречий с Троцким, с лидером левой оппозиции. Он совершенно согласен с ним в том, что надо форсированно, несмотря ни на что поднимать тяжелую промышленность, разгромленную революцией. Сталинский шаг со снижением закупочных цен на зерно по сути своей левацкий и достоин Троцкого. Сталин ступил на его поле. Теперь на этом поле Сталин должен остаться один. По логике игры на этом поле Сталин обязан перейти в наступление на НЭП. Атака на НЭП была предопределена характером самого Сталина. Он был совершенно готов к чрезвычайным мерам и абсолютно не подготовлен к сложному экономическому маневрированию, которое имеет мало общего с политическими разборками. Кроме того, сам НЭП к 27 году исчерпал свои скромные возможности. Расширение экономической свободы, привлечение частного капитала в промышленность повлекли бы за собой изменение политического режима с неизбежным расширением демократии в перспективе. Отказ от НЭПа снимал не только эту проблему. За десять лет после октябрьского переворота партийная и советская система превратилась в грандиозную буксующую бюрократическую машину. Соответственно в рабочей и крестьянской среде поднимаются мощные антибюрократические настроения. Эти протестные настроения начинают выстраиваться в серьезную угрозу власти. Десять лет спустя после 17 года, население надеялось увидеть плоды революции. Но в массовом сознании плоды революции по-прежнему понятны исключительно в виде распределения всем и поровну. Поэтому к 27 году для рядового советского человека бюрократ и нэпман слились воедино. Более того, вовсю ходили разговоры о том, что власть, допустившая НЭП, обуржуазилась. Разговор на улице совпадает с формулировкой левой оппозиции – “сторонники Сталина – буржуазные перерожденцы”. Возникшая в головах людей связка нэпман-бюрократ или, точнее, непман -представитель власти, была виртуозно разрублена Сталиным. “Новая буржуазия”, то есть имущие были жестко противопоставлены власть имущим. Начался массированный пропагандистский наезд на частного предпринимателя. Его не жаловали раньше, но теперь его открыто на глазах превращали в классового врага, ответственного за кризисные явления в стране. Экономических проблем это не решало. В психологическом плане отлично готовило население к политике “большого скачка”, заложенной в первом пятилетнем плане. Стремление к новой “экспроприации экспроприаторов” захватывало население. Революция не оправдала надежд. Значит, нужна новая революция. Рабочий Темкин писал Сталину: ”Как смотрит рабочий, измученный, истрепанный, больной, никак не могущий оправится за 10 лет революции, на капиталиста-буржуя? Да он готов броситься, разорвать его на кусочки, уничтожить кусочки его, злоба кипит, рабочий недоволен.”

Частных предпринимателей уже перевели в разряд “неграждан”. Правительство, не справляясь с экономической ситуацией, летом 27 года изъяло вклады граждан из сберегательных касс. Группа анонимных граждан в августе 27 года написала заявление в ЦИК СССР, где требовала возвращения вкладов. При этом в заявлении указывалось: “буржуям, у которых лежит более 5 тысяч – ничего не отдавать.”

То, что на частных предприятиях заработки рабочих выше, что хозяин делал им подарки, только углубляло ярость рабочих государственных предприятий. Сталину несложно идти им навстречу, взвинчивая антинэповскую атаку. Перед лицом массовой безработицы в стране, рабочие частных предприятий иногда отказывались от повышения зарплаты ради содействия хозяину в сохранении его дела, обращались в госорганы о снижении налогов с хозяина. То есть эти рабочие действовали прагматически и, тем самым, усиливали неудовольствие власти. Хрущев в воспоминаниях писал: “Мне всегда было больно смотреть, потому что больше толпилось людей у частных магазинов.” Усугубляли ситуацию и крепкие крестьяне, производящие товарное зерно. Они говорили: ”Через капитал и буржуазию построим коммунизм, и другого выхода нет, а использовать капитал и буржуазию можно и легко, если с умом.”

На долю частного сектора приходилось 75% товарного оборота и 87% промышленного производства. Частный сектор восстанавливал экономические связи между регионами и заставлял хоть как-то вертеться государственные предприятия. При этом на его долю приходится только 1% национального дохода. Это в основном мелкий бизнес, крупных состояний – по пальцам одной руки. Во многом они построены на спекуляции. Из старых деловых кругов никого не осталось. Пока бизнес не пошел в крупную промышленность, его надо валить. Зиновьев должен был быть счастлив. Он еще на заре НЭПа призывал “переломать хребет всем противникам диктатуры пролетариата. ”В середине 20-х годов, говорят по-другому: “Это был бы прекрасный НЭП, если бы этот НЭП был без нэпманов и без кулаков”. Так говорят в новой партийно-бюрократической среде.

Год 1927. Литератор Виктор Серж, настоящая фамилия Кибальчич , он племянник народовольца Николая Кибальчича, так вот Виктор Серж писал: “Каменев и Зиновьев – строители бюрократической машины, вне которой ничто не могло жить.” Третьим с ними на строительстве этой машины был Сталин. К 26-му году все было практически готово. Первая крупная победа Сталина над Троцким в это время одержана не только в силу успешных внутрипартийных комбинаций, но и потому что левацкая революционность Троцкого-Ленина похоронена твердокаменным бюрократическим аппаратом. Ближайшие соратники Ленина Зиновьев и Каменев отстраивали его как могли. Зиновьев более успешно. У себя в Петрограде создал собственный двор. Двор – т.е. аппарат, построенный на родственных связях и личной преданности хозяину. Жена Зиновьева Злата Лилина возглавляла губернский отдел народного образования. Её брат Илья Ионов возглавлял издательство Петроградского Совета. Муж сестры Зиновьева Самуил Закс в Москве возглавлял аппарат Госиздата. Все это семейство Зиновьева травило Горького, который захотел одновременно сидеть на двух стульях – быть вместе с большевиками и при этом подкармливать старую интеллигенцию. Горькому было дозволено открыть собственное издательство. Брат жены Зиновьева Ионов, возглавляющий издательство Петроградского совета, усмотрел в Горьком прямого конкурента. Горький получал деньги, которые могли бы достаться ему, Ионову.

Год 1927. Илья Ионов брат жены революционера Зиновьева, возглавлял издательство Петроградского совета. Он и остальные члены семейства Зиновьева травили Горького, которому было дозволено открыть собственное издательство. Ионов усмотрел в Горьком прямого конкурента. Горький получал деньги, которые могли бы достаться ему, Ионову. В Госиздате также свои коммерческие, далекие от идеологии планы. Исполнительным директором у Горького был его приятель, известный коллекционер и художник-карикатурист Зиновий Гржебин . Именно на Гржебина навалились Зиновьев с шурином Ионовым и свояком Заксом. Закс писал лично Ленину, говорил, что тот совсем не знает Горького, что Ленин вообще скверно разбирается в людях. Даже припомнил Ленину его дружбу с внедренным в партию сотрудником царской полиции Романом Малиновским . Основной лозунг зиновьевской игры против издателя Гржебина: ”Еврей Гржебин обирает не только русских писателей, но и русский пролетариат. Гржебин транжирит деньги трудового народа.”

Неординарно в этой ситуации одно: с антисемитской позиции выступали партийные и советские чиновники, являющиеся этническими евреями и не скрывающие своей национальности. В разгар советской власти, после сталинской кампании по борьбе с космополитизмом подобное будет уже немыслимо. Еврейское происхождение будет тщательно скрываться теми лицами, которые сумеют пробиться в высшую партийную среду. Максим Горький люто ненавидел антисемитов, а также политиков, разыгрывающих еврейскую карту. Через полгода после октябрьского переворота он писал: “Антисемитизм жив и понемногу поднимает свою гнусную голову.” Писал он об этом Ленину. Старый приятель Ленина Зиновьев занимался перлюстрацией переписки Горького с Лениным, то есть в тайне от обоих читал их письма друг другу. Ленин Горькому не доверял. Горький был нужен ему для политического имиджа.

Политбюро в 21 году несколько раз голосовало разрешить или не разрешить смертельно больному Блоку выехать на лечение за границу, Зиновьев был категорически против спасения Блока. Ленин и тот через полтора месяца обсуждений смилостивился и проголосовал “за”. Зиновьев остался непреклонен. После смерти поэта Блока Зиновьев торопил ЧК с расстрелом арестованного поэта Гумилева .

Зиновьев – ярый активист красного террора. Даже глава Петроградской ЧК Урицкий иногда выступал против жесточайших мер, предлагаемых Зиновьевым. Нигде тогда террор не был таким тотальным, как в Петрограде под Зиновьевым. При этом он был не в состоянии обеспечить оборону Петрограда против армии Юденича . На дело пришлось выезжать Троцкому. В голод 20 года Зиновьев держал для своей кухни бывшего царского повара. Эта Зиновьевская традиция не умрет и будет развита уже в годы ленинградской блокады при сталинском наместнике Жданове . Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев вспоминал. В блокаду, весной 42-го года ему в коллективе авторов предложили написать книгу об обороне древних русских городов. Вызвали в Смольный. От голода еле дошли. Лихачев писал: ”В Смольном густо пахло столовой. Люди имели сытный вид. Нас приняла женщина. Она была полной, здоровой”.

15 октября 27 года в Ленинграде открывалась юбилейная к 10-летию октября, сессия ВЦИК . Зиновьев уже полтора года как снят с руководства городом. Вместо него – Киров . Зиновьев с Троцким прибыли из Москвы. Они рядовые члены ЦК. Во время праздничной демонстрации перед Таврическим дворцом лидеров оппозиции на трибуну не пустили. Они стояли в стороне в кузове грузовика. Некоторые демонстранты махали им шапками. Некоторые останавливались – из любопытства. Троцкий принимал любопытство за поддержку. В Москве 21 октября был созван объединенный Пленум ЦК и ЦКК. Лидеры левой новой оппозиции потребовали публикации ленинских предсмертных заметок. Они известны под названием “Письмо к съезду”. Эти заметки принято считать и называть ленинским “Завещанием”, потому что в них содержатся слова о том, что Сталин груб. Каменев и Зиновьев в период их союза со Сталиным старались не предавать ленинский текст огласке прежде всего по этой причине. На самом деле была и другая причина. В “Письме съезду” Ленин писал не только о Сталине, но и о Троцком. Он высоко оценивал Троцкого: ”самый способный человек в настоящем ЦК.”

В 27 году Каменев и Зиновьев, уже в союзе с Троцким, настаивали на том, чтобы “Завещание” получило широкую огласку. Сталин на пленуме читал вслух ленинский текст. Закончив, как бы ответил Ленину по поводу собственной грубости: “Да, я груб, товарищи. Груб в отношении тех, которые грубо раскалывают партию. Возможно требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается”.

Пленум вывел Троцкого и Зиновьева из состава ЦК.

7-го ноября в 10-ю годовщину Октябрьского переворота Зиновьев в Ленинграде, а Троцкий в Москве провели демонстративные акции. Утром на балконах квартир оппозиционеров – это уже упомянутые Дома Советов – выставлены портреты Троцкого, Зиновьева, Ленина. И транспаранты с надписями “Назад – к Ленину!” В троцкистских альтернативных праздничных демонстрациях приняли участие несколько тысяч рабочих, студентов и курсантов военных училищ. На демонстрантов набросились дружинники, милиция, сотрудники ГПУ в штатском. Отчетливо звучали антисемитские выкрики. Антисемитизм, как метод борьбы с оппозицией, уже в ходу. Эта проблема обсуждалась в июне 27 года на заседании ЦКК с участием Троцкого. После этого в центральной печати появилось заявление Политбюро, т.е. по сути, заявление Сталина: ”Мы боремся против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому, что они евреи. А потому что они оппозиционеры”. Читающее население усвоило, что вожди оппозиции – евреи. 7 ноября Троцкий и Каменев ездили на автомобиле по центру Москвы. В них швыряли камнями, сотрудники ГПУ сделали несколько выстрелов в воздух. На квартирах оппозиционеров устраивались облавы. В квартире поэта Михаила Светлова в проезде Художественного театра, дом 2 в нелегальной типографии напечатана троцкистская газета “Коммунист” с его стихами к 7 ноября. Впоследствии советский поэт Михаил Светлов, автор знаменитой “Гренады ”, будет уходить от ареста, пускаясь в глубокие затяжные запои. Кстати, песня и поэт стали популярными за год до этих событий, после публикации «Гренады» в Комсмольской правде. Академик – ракетчик Борис Черток, правая рука Сергея Королева вспоминал: ”На доме ВЦИК, на углу Воздвиженки и Моховой где приемная Калинина, был вывешен огромный портрет Троцкого. Военные с балкона начали срывать этот портрет длинными шестами. Народ внизу неистовствовал. Нельзя разобрать, кого больше – сторонников или противников Троцкого. Вдруг из ворот университета выходит колонна студентов-троцкистов. На улице начинается потасовка, в которой невозможно понять, кто за кого".

В 27 году Борис Черток ученик седьмого класса. В воспоминаниях писал: ”На следующий день во время большой перемены с криком “Бей троцкистов!” мы ворвались с соседний 7Б. Там были готовы к обороне. На доске был написан лозунг: ”Огонь по кулаку, нэпману и бюрократу!”

Вечером 16 ноября 27 года Зиновьев съезжал с квартиры в Кремле одновременно с Каменевым. Революционер Виктор Серж вспоминал:” В своей кремлевской квартире Зиновьев сидел рядом с посмертной маской Ленина. Точнее, это голова Ленина на подушке под стеклом. Зиновьев сказал мне: “Только члены ЦК имеют право жить в Кремле. Меня выкидывают за дверь, и я уйду вместе с посмертной маской старого Ильича”.

Троцкий выехал из Кремля еще 14 ноября. Он вспоминал: “Я жил на квартире у моего друга Белобородова , который все еще числился народным комиссаром внутренних дел РСФСР ”. Напомним, Белобородов по указанию Ленина и Свердлова подписал приказ о расстреле царской семьи в июле 18 года. ГПУ не сразу определило, куда именно переселился Троцкий из Кремля. Карл Радек, известный как “золотое перо партии”, также собирал в Кремле вещи. Все тот же Виктор Серж застал его, когда он уничтожал бумаги среди развала старинных книг на ковре.

«Я распатроню все это и сматываюсь. Надо же быть такими идиотами: у нас ни гроша, а могли бы нахапать чудных трофеев».

Год 1927. Каменеву 44 года. В это время он фактически разошелся со своей женой Ольгой Давыдовной, сестрой Троцкого. Он неофициально, но открыто считал своей женой Татьяну Ивановну Глебову . Она инструктор женотдела МК партии. Отец советского золотого червонца Сокольников, который зашел с Каменевым к Радеку, вскоре женился на бывшей жене члена ЦК Серебрякова , Галине. Галина Серебрякова вспоминала: Я встретила жену Каменева Татьяну Ивановну, типичную русскую красавицу. Из тех, кому на голову хочется надеть кокошник, белые пышные плечи прикрыть бархатной разлетайкой, отделанной соболями. Из-за таких женщин случались на Руси кулачные бои.”

Татьяна Глебова и члены ее семьи будут расстреляны. Сын остался в живых. Мать Татьяны Ивановны умрет после первого суда на Каменевым в 35 году. Галина Серебрякова из окна своей квартиры в Карманицком переулке на Арбате будет наблюдать, как дворник сколачивает деревянный крест на могилу тещи Каменева. Каменевы и Серебряковы жили по соседству. В 27 году Каменев короткое время был послом в Италии . С Глебовой они заезжали к Горькому на Капри. Потом Татьяна Ивановна во время недолгой высылки из Москвы жила с Каменевым в Калуге . В 32-33-м – они в ссылке в Минусинске . В 29 году у них родился сын Владимир. Он носит фамилию матери. В общей сложности провел 18 лет в лагерях. Последний раз его арестуют в 50-м году на 5-м курсе Ленинградского университета.

До революции в Париже Каменев с женой Ольгой Давыдовной жили рядом с семьей лидера эсеров Виктора Чернова . Общались. К Чернову захаживал легендарный Евно Азеф , полицейский осведомитель и главный эсеровский террорист, убийца высших царских должностных лиц. У Каменева только родился первый сын Александр, по-домашнему Лютик. В 18 году Чернова избирали председателем знаменитого Учредительного собрания, которое затем разогнали большевики. В 20-м году Чернов в розыске. Его жену и трех дочерей арестовали. Друзья Чернова, памятуя об общей парижской эмиграции, обращались к Каменеву за помощью. Каменев ответил, что члены семьи задержаны как заложники. А его, Каменева, жена Ольга Давыдовна готова взять на воспитание младшую дочку Чернова Ариадну, которой было 10 лет.

Чернову передали ответ Каменева. Он отреагировал: “После того, как вы с завидным хладнокровием объяснили, что моя жена и трое детей взяты советской властью в качестве заложниц – ни о каких личных отношениях, основанных на прошлом, и речи быть не может. Кроме того, я не хочу, чтобы моя дочь пользовалась привилегиями Кремля, являющимися насмешкой над голодом детей в Москве и не только в Москве”. Семье Чернова удалось эмигрировать в 21 году.

Во время Второй мировой войны Ариадна вместе с мужем участвовала во французском Сопротивлении. В 60-м году они вернулись в Советский Союз. В конце 20-х первая семья Каменева – Ольга Давыдовна, сыновья Александр и Юрий – проживали в доме на Манежной площади, под сестрой Ленина Анной Ильиничной Ульяновой – Елизаровой . Невестка Каменева, жена Александра, актриса Галина Кравченко вспоминала: ”Сначала жизнь была сказочная. Шестикомнатная квартира. За обедами ездила в Кремлевку, т.е. в Кремлевскую столовую, на машине Льва Борисовича. Обеды были на двоих, но девять человек бывали сыты этими обедами вот так”. Галина Кравченко вышла замуж за сына Каменева московского плейбоя Александра, которого домашние звали Лютик - в 29 году. В это время вся страна уже жила по карточкам. А Галина Кравченко вспоминала кремлевские обеды: ”К обеду всегда давалось полкило черной икры, зернистой. Вместе с обедом или вместо него можно было взять сухой паек: гастрономию, бакалею, сладости, спиртное, чудные отбивные, все, что хотите. Если нужно больше, можно заказать. На масленицу давали горячие блины. Везли в судках, блины не успевали остыть”.

С одеждой было потрудней. Одевалась невестка Каменева в ателье Наркоминдела на Кузнецком мосту. Там встречала жену Сталина Аллилуеву . Как-то Каменев попросил невестку купить ему носки. Галина Кравченко писала: ” Поехала и вернулась ни с чем. Носков , говорю, нет, Лев Борисович.

Так, в Москве нигде нет носков.

Каменев удивился. Это было уже в 32 году. Невестка Каменева играла в нэповских фильмах “Папиросница от Моссельпрома ”, “ Угар НЭПа”, “ Кукла с миллионами”. В 1967 году она снялась у Сергея Бондарчука в ‘Войне и мире” в роли Жюли Карагиной. Родом она была из хорошей семьи, окончила гимназию, балетную школу при Большом театре. В квартире Каменевых на Манеже собиралась артистическая тусовка. Сестра Ленина Анна Ильинична посылала прислугу просить, чтоб не шумели. Бывал Эйзенштейн . Каменев обожал его.

7 ноября 27 года в Большом театре состоялась премьера фильма Сергея Эйзенштейна и Григория Александрова “Октябрь”. Фильм лично редактировал Сталин. Вырезал Троцкого. Когда весной 35-го придут арестовывать сына Каменева, при обыске изымут пленку, где Каменев снят с Лениным. Во время свидания в Бутырке Александр Каменев скажет своей жене, чтоб она немедленно куда угодно уезжала с сыном, устраивала свою жизнь и дала ребенку свою фамилию. Внука Каменева Виталия Кравченко арестуют в 51-м году. Он учился на юриста, был секретарем комитета комсомола. Товарищи по учебе донесли, что внук врага народа Каменева и на такой должности. Его посадили. Брат Каменева, Николай, художник, его жена, их сын – инженер были расстреляны. Младший сын Каменева Юрий – школьник, девятиклассник, расстрелян. Невестка Каменева в конце жизни сказала: ”Сейчас, когда я многое узнала про расстрел царской семьи, почему-то думаю, что всех их, с детьми и женами, жизнь наказала. И виноватых, и невинных”. Отец Каменева, успешный инженер-железнодорожник учился в Петербургском Технологическом институте на одном курсе с Гриневицким. Игнатий Гриневицкий - русский террорист, бомбист, убийца императора Александра II, отменившего в России крепостное право.

15 съезд партии в советской историографии было принято называть “съездом коллективизации”. На самом деле речь о коллективизации на этом съезде не шла. Сталин в отчетном докладе сказал: ”Не правы те товарищи, которые думают, что можно и нужно покончить с кулачеством в административном порядке, через ГПУ”.

Через полторы недели Сталин изменил позицию на прямо противоположную. В стране началось тотальное уничтожение крестьянства. Умеренные решения прошедшего съезда Сталина не интересовали. Тем не менее, 15 съезд в декабре 27 года заслуживал внимания по двум причинам. Сталин на этом съезде не в первый, но в последний раз, заявил о том, что готов уйти в отставку. Он сказал: «Прошу освободить меня от поста генерального секретаря. Уверяю вас, товарищи, что партия от этого только выиграет». Просьбу Сталина, естественно, отклонили. Сталин мотивировал свою просьбу об отставке. Он сказал: «До последнего времени партия нуждалась во мне как в человеке более или менее крутом, представляющем противоядие оппозиции. Сейчас оппозиция разбита». Сталин сказал чистую правду.

Сразу после съезда Зиновьев и Каменев написали заявление, в котором осудили свои взгляды, как антиленинские. Они написали, что подчиняются воле партии, “ибо она является единственным верховным судьей”. “Открытое письмо” Зиновьева и Каменева было помещено в “Правде”. Троцкий покаянных писем не писал. Зиновьев и Каменев написали, что они порвали с группой Троцкого. Им дали полугодовой испытательный срок. Отправили в Калугу. В июле 28 года Каменеву в Калугу в ссылку приходит письмо от Григория Сокольникова . Сокольников на 15 съезде покаялся первым, его оставили членом ЦК. При этом он гимназический приятель Бухарина. Так вот он в ссылку к Каменеву по почте открытым текстом писал: ”В ЦК завязываются сражения. Приезжайте. Надо посоветоваться”. Каменев приехал. Они встретились втроем – Сокольников, Каменев и Бухарин. Разговор по сути был крайне эмоциональным монологом Бухарина. Он говорил, что Сталин беспринципный интриган, сознательно разжигает разногласия, ведет к Гражданской войне. Вскоре “запись разговора Бухарина с Каменевым” появилась на столе у Сталина. Сталин намеренно рассказал об этом председателю Совнаркома Рыкову . Рыков побежал к Бухарину. Бухарин сказал: ”Значит, Каменев донес, подлец и предатель!” Позже ГПУ обеспечила публикацию этой “Записи” заграницей в “Социалистическом вестнике”. После заграничной публикации в Москве этот текст размножили, раздали членам ЦК. Он пошел в ход и против Бухарина, и против Каменева. Жена Бухарина после лагеря и ссылки прочитала этот текст. Она не считала это записью самого Каменева. То есть она не считала это доносом Каменева Сталину. Ей в этом деле можно доверять. Она считала, что запись появилась в результате прослушки ГПУ. Уже тогда это было обычным отлаженным делом. Сталин сам показывал Бухарину записи прослушки разговоров Зиновьева с женой. Политические темы перемежаются с интимными. Интимные подробности Сталин смаковал. Бухарин Каменеву в разговоре сказал, что Сталин захочет использовать его, Каменева, в своей борьбе против него, Бухарина. Каменев написал Зиновьеву: «На днях должны появиться сигналы из другого лагеря». Каменев имел ввиду сигнал от Сталина. В письме Зиновьеву он говорил: «Это будет. Посмотрим, что скажут».

Сигналы от Сталина не последовали. Зиновьев был назначен в Казань ректором Университета. Каменев – в Главконцесском. Потом оба были в ссылке. Последняя должность Зиновьева – член правления Центросоюза . Каменев после ссылки возглавлял отличнейшее издательство «Academia». Руководил подготовкой нового академического издания сочинений Пушкина . Занимался музеем Пушкина в Михайловском. Фактически Каменев готовил празднование столетия со дня смерти Пушкина.

Когда Бухарин предложил ему возглавить литературный отдел «Известий», Каменев отказался: «Я хочу, чтобы обо мне позабыли. Чтоб Сталин не вспоминал даже моего имени».

Корней Чуковский писал: «5 декабря 34 года был приглашен к Каменеву на ужин. Там же находился Зиновьев, который сказал, что пишет статью «Пушкин и декабристы». После ужина Чуковский и Каменев отправились в Колонный зал к гробу убитого Кирова.

Последовавшее вскоре обвинение Каменева и Зиновьева в убийстве первого секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) Кирова было сфабрикованным. Их расстреляли в августе 36-го. Каменев сам еще при живом Ленине предлогал кандидатуру Сталина на должность Генерального Секретаря. Вплоть до ареста 16 декабря 34 года Каменев возглавлял Институт русской литературы в Ленинграде и в Москве Институт Мировой литературы им. Горького. Горький еще жив. Бухарин говорил: «Горький хочет видеть Каменева лидером советской литературы».

Зиновьева арестовали в один день с Каменевым. Зиновьев жил на Арбате в знаменитом московском доме с рыцарями. В момент ареста он написал Сталину: «Я думал только об одном: как заслужить доверие ЦК и ваше лично. Ни в чем, ни в чем, ни в чем я не виноват».

Из тюрьмы Зиновьев опять писал Сталину: «Я дохожу до того, что подолгу гляжу на ваш и других членов Политбюро портреты в газетах с мыслью: родные, я ваш душой и телом. Я понял, что я готов сделать всё, чтобы заслужить прощение, снисхождение».

Наконец, 28 января 35 года Зиновьев писал Горькому: «Вы великий художник, вы знаток человеческой души, вы учитель жизни, вдумайтесь, прошу вас на минуточку, что означает мне сидеть сейчас в Советской тюрьме. Представьте себе это конкретно».

Горький письма Зиновьева не получил. Зиновьев в свое время придерживал письма Горького к Ленину. Теперь горьковская переписка процеживалась по указанию Сталина. В одном из книжных шкафов в особняке Горького стояла редчайшая книга. Издательство «Academia», 1935 год. Практически весь остальной тираж был пущен под нож. Это роман Федора Михайловича Достоевского «Бесы». Он впервые издан в СССР. Дерзкое решение об издании “Бесов” принято Каменевым. В газете «Правда» «Бесы» были немедленно названы «грязненьким пасквилем против революции “и “ старым барахлом.” До Сталина этот роман Достоевского запрещала жена Ленина Крупская .