Человек как политическое животное по аристотелю. Человек - это политическое животное

Среди консерваторов практически нет разногласий по поводу того, что правительство должно быть ограничено в своей власти и вести себя соответствующе. В апрельском номере First Things Роберт П. Джордж представляет философское обоснование этой точки зрения, предлагая то, что он называет «основным аргументом в пользу ограниченного правительства».

Джордж утверждает, что полномочия правительства сдерживаются естественным образом, потому что «общее благо политического сообщества является принципиально инструментальным благом». Согласно Джорджу, полис не предлагает нам ничего самоценного, но лишь способствует достижению других, действительно стоящих благ. Он придает большое значение тому факту, что инструментальная природа политического сообщества «налагает моральные ограничения на государственную власть».

Я отношусь с большим уважением к Джорджу и его работе, но меня беспокоит то, что этот довод против тоталитаризма чрезвычайно удобен для эгоистов, которым он противостоял в другом своем сочинении.

Когда политическое сообщество сводится к статусу инструментального блага, в народном воображении укореняется антиавторитарный дух Просвещения. Когда общее благо рассматривается, как у Джорджа, лишь в качестве «набора условий» для комфортного достижения индивидуальных благ, общественно-договорное искажение философской антропологии не становится более прочным: политическое сообщество больше не понимается как естественное, необходимое, верное для человека, но вместо этого рассматривается как созданное на основе контракта с целью ограничения нашей индивидуальной автономии.

Такого рода «локкианский» разрыв с аристотелевской традицией политической философии некорректен, поскольку политическое общество оказывается для человека самоценным. Но благодаря консерватизму оно также явится лишним для успеха более крупного проекта Джорджа, оправдывающего политические ограничения, коль скоро даже самоценный полис был бы полисом ограниченным.

Я бы хотел предложить альтернативу «основному аргументу в пользу ограниченного правительства», соответствующую действительно общественной природе общего блага.

Попытка показать самоценность политического сообщества с самого начала в известном смысле сталкивается с процедурной проблемой. Действительно, по определению внутреннее благо не предполагает благотворности вне самого себя. В этом смысле «фишка дальше не ляжет». Человеческая природа сама склоняет нас к полезному, поэтому нам необязательно разрешать силлогизмы для того, чтобы захотеть благоприятного для нас.

В то же время рациональный анализ природы блага - сущность человеческой природы в действии. И точно также, как я надеюсь показать, политическое мастерство - одна из природных человеческих добродетелей, и ценность государства не исчерпывается тем, что оно содействует гражданам в достижении их собственных индивидуальных благ.

Джордж говорит о том, что правительство вытесняет нашу автономию «[делая] нечто для людей […] вместо того, чтобы позволить совершить это самостоятельно». Вслед за главой VIII «Второго трактата» Локка Джордж понимает государство как что-то установленное помимо воли граждан с целью обеспечения их прав и способностей, которыми они и так изначально обладают.

Полис , о котором говорится в «Политике», отказывается от подобного разделения, объединяя добродетели, необходимые для «хорошего правления», с самим актом правления. Аристотель наставляет, что граждане должны «управлять и быть управляемыми», отведя гражданину место для гражданского руководства.

Джордж отвергает модель самоуправления как фантастическую, что объясняет его обеспокоенность по поводу роста влияния государства, навязываемого нам извне. Но он и может отделять правителей от народа только с помощью «национализации» и «профессионализации» политики, что очень характерно для современной эпохи.

Далекий от этих современных рассуждений Аристотель учит, что управление в основе своей является деятельностью (в большей степени, чем институтом), которой люди занимаются на локальном уровне сообща . И, как отмечает Токвилль, все это повсеместная деятельность, совершающаяся естественно и спонтанно. «Городское управление… настолько близко человеческой природе, что где бы люди ни собирались вместе, городское управление возникнет автоматически».

Эта картина в корне отличается от той, которую предлагает Джордж. С классической точки зрения правительство - это не структура, учрежденная постфактум для того, чтобы помогать гражданам в их индивидуальной деятельности, но по природе своей один из многих самоценных видов человеческой деятельности.

Понимание уникальной роли политического сообщества в человеческом процветании требует переосмысления природы «общего блага». Для Джорджа «общее благо» политического сообщества - это всего лишь сочетание предпосылок, необходимых для достижения его субъектами индивидуальных благ. Но в реальности «общее благо» является общим в наиболее конкретном смысле. Как сказал великий томист Шарль де Конинк в своем революционном эссе On the Primacy of the Common Good , «общее благо является по сути тем, в чем способны участвовать многие».

С этой аристотелевско-томистской точки зрения, общее благо - это не просто результат случайного согласования моего собственного единичного блага с благом моих соседей, но, скорее, одно благо для всех нас, благо, которое стало общим под влиянием всего сообщества.

Предупреждая возражения, отмечу, что это описанное Конинком «общественное благо» не является благом целого, абстрагированным от составляющих его благ отдельных индивидов. Такое понимание также предполагало бы, что общее благо стало общим лишь случайно.

Он пишет: «Общее благо формально не ориентировано на общество постольку, поскольку последнее является случайным целым; это благо субстанциальных целых, которыми являются члены общества. Но, - и это закономерная проблема, - благо субстанциальных целых является таковым лишь постольку, поскольку они скорее части, субъекты целого, нежели отдельные индивиды, отрезанные от сообщества, к которому принадлежат».

Возможно, эта переориентация на политическое общество может пролить свет на его внутреннюю ценность, его уникальную пользу, которая оказывается необходимой для человеческого процветания.

Конечно, без политического сообщества люди лишились бы многих индивидуальных выгод, которые получают, будучи его членами.

Но эти внешние выгоды не придают обществу внутренней ценности. Изначально благо, которое предлагается человеку полисом , - это лишь сама возможность принадлежать к политическому сообществу и принимать участие в его деятельности. И действительно, это благо не может быть расценено как необходимое для человеческого процветания, если рассматривать индивида как простую человеческую особь. Но человек - не просто особь; он социален в силу самой своей природы.

Венчает его социальную природу политическая добродетель. В еще большей степени, чем брак или дружеские связи, политическое гражданство призывает людей к тому, чтобы достигать блаженства, выйти за пределы себя и подчинять свои собственные желания благу сообщества, к которому он принадлежит.

Джорджа беспокоит то, что признание самоценности политического общества противоречит консервативному проекту по защите «ограниченного правительства», будучи характерным скорее для тоталитарного государства, где индивидуальное счастье приносится в жертву благополучию коллектива.

Но это беспокойство безосновательно. Действительно, правительство всегда будет необходимо для человеческого процветания в аристотелевском смысле, поскольку сама политика является неотъемлемой его частью, в то время как, с точки зрения Локка, оно необходимо только потому, что мир устроен таким образом, что многие важные вещи зависят от дальнейшего существования правительства. Но необходимость не влечет за собой всемогущества.

Даже по Аристотелю правительство не является конечной человеческой целью и, следовательно, существуют границы его справедливого правления. Согласно Аквинату, «человек не подчинен политическому обществу по самой своей природе». Это, конечно, не отрицает ориентации человека на полис - как раз наоборот. Но, несмотря на то что в аристотелевской традиции человек по сути своей является гражданином, в ней также, с кивком в сторону иерархии и субсидиарности, отмечается, что гражданство - лишь одна из многих масок человека, или, точнее, одна из многих его идентичностей.

Следовательно, наше теоретическое обоснование «естественных ограничений» государственной власти не должно, как в системе Джорджа, основываться на допущении о второстепенности политического сообщества. Напротив, мы должны защищать ограниченное правительство, используя связь политического общества с другими «внутренне ценными» благами.

Ни одно естественное благо не является всеобъемлющим настолько, чтобы можно было исключить все остальные. Дружба ограничена; здоровье ограничено; брак также ограничен, несмотря на то что он представляет собой союз одной плоти и таким образом всеобъемлющ в одном узком значении. Но брак ограничен не потому, что он - лишь инструментальное благо, но скорее потому, что он - одно из многих самоценных благ, часть необходимых условий человеческого благополучия. То же самое верно и для гражданственности.

Не памятовать, что человек не сводится к гражданскому статусу, характерно для тоталитаризма, а не для традиции аристотелизма. Как пишет Конинк, «несмотря на то что человек, индивид, член семьи, гражданин, etc. являются одним и тем же субъектом, они формально различаются. Тоталитаризм [ошибочно] идентифицирует статусы “человек” и “гражданин”». Аристотель, напротив, в действительности уважает ограниченный характер даже полезных продуктов человеческой воли, включая правительство. Все эти естественные блага вносят свой вклад в человеческое благополучие, но ни одно из них не способно обеспечить его в одиночку.

Отношение к политическому сообществу как к самоценному благу является более надежным фундаментом для ограниченного правительства, чем сведение его к благу инструментальному. Если мы маркируем правительство в качестве одного из многих самоценных благ, мы можем увидеть, где заканчивается политическое сообщество и начинаются другие блага. Эта картина проясняет естественные границы политики. Правительство получает свою собственную сферу деятельности, но эта сфера по сути своей является ограниченной.

Политическое сообщество, понимаемое лишь в качестве инструмента для реализации индивидуальных благ, в свою очередь, открывает двери для государственного посягательства всякий раз, как только правительство считает, что оно в состоянии помочь. И, как показывает нам новейшая история, государство склонно полагать, что оно способно помочь почти в любой ситуации; даже наше правительство с четко обозначенными границами власти нарушает их на каждом шагу. Когда правительству отказывают в его собственной сфере влияния, в коей оно значимо в качестве самоценного блага, оно пытается овладеть любой доступной территорией.

Слова Де Конинка и в дальнейшем неизменны: «Ложная идея общего блага, присущая персоналистам», - тем, кто подчинял общее благо политического сообщества индивидуальному благу его членов, - «объединяет их с теми, с чьими ошибками они, как им чудится, борются». Несмотря на надежду Джорджа на то, что отрицание внутренней ценности воли правительства сократит его экспансию, на практике инструментализация государства ведет к обратному результату.

Этим практическим последствиям вряд ли стоит удивляться. В конце концов, то же самое теоретическое основание, которое Джордж представляет в качестве базы для сдерживания правительства, предлагается и таким гениальным противником политических ограничений, как Томас Гоббс. Даже Левиафан, понятый как инструментальная ценность, хорош только в силу его способности защищать людей, удерживая их от убийства друг друга в «войне всех против всех».

Мы не должны следовать за Гоббсом в поиске надежных основ для ограниченного правительства. Я убежден в том, что у нас нет необходимости заглядывать дальше, чем мыслитель, провозгласивший человека прежде всего политическим животным.

Смерть философа - не из тех событий, которые привлекают к себе мировое внимание, ни сегодня, ни в прошлом. Для этого надо быть как минимум актером или политическим деятелем, на худой конец известным спортсменом. Недавно скончавшийся Джон Ролз, которому я хочу посвятить сегодняшнюю передачу, вполне мог попасть в одну из этих категорий: в юности он был исключительно талантливым спортсменом, зачисленным в принстонскую университетскую футбольную команду, откуда затем открывался путь в профессионалы, к славе и завидным заработкам. Правда, американский футбол, равно как и бейсбол, в котором Ролз тоже отличился, не слишком популярны за пределами США, и резонанс, скорее всего, был бы строго национальным.

Но Джон Ролз выбрал для себя путь философа, и о его кончине в возрасте 82 лет объявили все ведущие газеты мира, некоторые даже на первой полосе. С подобающей скидкой на заведомо необъективный жанр некролога можно процитировать мнения, согласно которым мир потерял ведущего мыслителя XX века, фигуру, сравнимую с Иммануилом Кантом или Джоном Стюартом Миллем. Даже во Франции, упрямо считающей себя культурным центром мира, а Америку - интеллектуальной пустыней, где рыщут дикие ковбои, газета "Монд" отозвалась о покойном как об "одном из крупнейших: мыслителей нашего времени" и назвала его "блюстителем справедливости". В России, однако, эта смерть осталась незамеченной, и поэтому объяснять надо с самого начала.

Джон Ролз родился в штате Мэриленд в семье видного юриста, который находился в плену типичных для своего времени и южного происхождения расовых предрассудков. Эти взгляды оставили в сердце сына неизгладимую печать боли и стыда. Мать Ролза была активисткой борьбы за права женщин, которые только что получили в США избирательное право. Таким образом, судьба меньшинств в либеральном обществе с юных лет оказалась в центре внимания будущего философа.

Одно время Ролз намеревался стать пастором, но в конечном счете все-таки остановился на философии. По окончании Принстонского университета он пошел в армию рядовым пехоты и воевал на тихоокеанских фронтах Второй Мировой войны. Вся его последующая жизнь протекала в стенах университетов - Принстонского, Массачусетского института технологии, а с начала 60-х и уже до конца - Гарвардского.

Проблемы, которыми занимается большинство современных философов, бесконечно далеки от будничных интересов большинства из нас, а язык, которым они пишут - совершенно непроницаем. Так было не всегда. В Древней Греции и Риме философия была сугубо практической дисциплиной, учительницей жизни. В центре ее внимания были проблемы мудрой и правильной жизни и справедливого государственного устройства. Именно эти проблемы, от которых современная философия в досаде отмахнулась, оказались в центре внимания Джона Ролза.

Еще в XVIII веке знаменитый шотландский мыслитель-скептик Дэвид Юм задал вопрос: "Каким образом могут существовать универсальные нравственные правила, не искаженные нашими страстями и интересами?". В числе тех, кто попытался на этот вопрос ответить, был один из величайших философов человеческой истории Иммануил Кант.

В предельно простой форме ответ Канта можно сформулировать так: поступайте так, как если бы принцип, которым вы руководствуетесь, имел силу универсального закона. В результате, даже если человек имеет склонность к воровству, ему вряд ли понравится всеобщее разрешение воровать. С другой стороны, щедрый или вежливый человек ничего не будет иметь против, если окружающие будут вести себя с ним точно так же.

При всей своей мудрости Кант был сыном своего времени, эпохи просвещения со всеми ее наивными с нашей точки зрения предрассудками. Он полагал, что диктат разума имеет для всех обязательную силу, и что стоит человеку однажды понять, как поступать разумно, и он уже не захочет поступать иначе.

Джон Ролз родился и жил в совершенно другую эпоху, он был свободен от многих розовых иллюзий Канта. Опыт построения американского государства на основе лучших заветов просвещения научил его, что благие намерения не всегда приводят к оптимальным результатам. Опыт войны, которую он прошел, свидетельствовал, что люди по-прежнему руководствуются принципами, которые никому не придет в голову возводить в универсальные.

Тем не менее, именно Кант всю жизнь оставался одним из главных кумиров Ролза, и его жизнь во многом до странности напоминает жизнь немецкого философа. Большую часть этой жизни оба провели в университетских стенах, и оба были моралистами не только на словах, оставив по себе теплые воспоминания среди коллег и студентов. Первая книга, прославившая Канта, "Критика чистого разума", вышла в свет, когда автору было уже 57 лет, и он работал над ней 10 лет. Первая и главная книга Джона Ролза, "Теория справедливости", вышла в 1971 году, после 20 лет кропотливого труда. Обе книги в скором времени приобрели международную репутацию и обе вывели своих авторов на передний край своей дисциплины.

Джон Ролз посвятил свою научную карьеру философии нравственности, общества и государства, и эти три категории для него неразрывно связаны. Нравственность имеет смысл только в обществе, а развитое общество неминуемо приобретает черты государства. Человек, как отметил еще Аристотель, - политическое животное. Давно стало общим местом, что нравственность и право - это разные вещи, а политика сплошь и рядом выходит и за рамки права. Но право может быть справедливым лишь в том случае, если оно твердо основано на нормах морали, а государство - только если оно правовое.

Книга Джона Ролза, подобно "Критике" Канта - довольно изнурительное чтение, она представляет собой сотни страниц скрупулезных доказательств и обоснований. Но ее суть легко изложить в самой доступной форме. Размышляя о том, каким должен быть идеал справедливого государства, Ролз возвращается к модели так называемого "социального договора", условного описания происхождения государства, к которому прибегали английские классики Томас Гоббс и Джон Локк, а также Жан-Жак Руссо. Суть этой модели заключается в том, что люди, жившие прежде в некотором "естественном состоянии" или, по термину Ролза, "первоначальной позиции", собираются вместе, чтобы договориться о принципах разумной организации общества. Итогом такого воображаемого совещания должно стать справедливое государство, которое защищает каждого из своих граждан, но при этом минимально ущемляет их личную свободу.

Вот как излагает учение Ролза Питер Берковиц, профессор университета Джорджа Мэйсона.

"Ключевой прием, используемый Ролзом,: получил у него название "первоначальной позиции". Ее надо рассматривать как современный вариант "естественного состояния" ранних либеральных мыслителей. Это - чисто гипотетическое состояние или ситуация, придуманная Ролзом для того, чтобы определить, какие исходные принципы выберут безупречно разумные люди, если предложить им спроектировать общество с самого начала. Для того, чтобы гарантировать их разумность, Ролз размещает своих гипотетических субъектов за "занавесом незнания". Этот "занавес незнания" устраняет из их поля зрения качества, которые отличают их от других людей. Он лишает их информации о том, что конкретно дало им общество и чем конкретно одарили их природа и судьба. Для того, чтобы на их выбор справедливых принципов общественного сотрудничества не повлияли факторы, не имеющие отношения к нравственности, они лишены знаний о своей семье и друзьях, росте, весе и поле, о социальном классе и политических мнениях, о национальной принадлежности и религиозных верованиях, о своем здоровье, богатстве или мудрости. Тем не менее, они знают, что в обществе, которое они создадут, у них будут четыре свойства, общих со всеми остальными: желания, удовлетворение которых требует сотрудничества других; разум, позволяющий делать выбор между различными целями; чувство справедливости, а также способность формулировать идеи о смысле добра. Вот это и есть "первоначальная позиция".

По мнению Джона Ролза, люди, поставленные в такое положение, неизбежно сойдутся на двух основных принципах.

Во-первых, справедливое государство должно обеспечить своим гражданам максимальную свободу действий, и оно не должно ограничивать эту свободу во имя каких-то высших интересов.

Во-вторых, неравенство в таком государстве допустимо лишь при условии, что оно благотворно для самых обездоленных граждан, а позиции, связанные с таким неравенством, изначально открыты для каждого.

Публикация "Теории справедливости" в 1971 году произвела поистине революционный эффект, хотя революции в философии по умолчанию не производят такого шума, как революции, скажем, в моде или в рок-музыке. Что же такого неожиданного в двух принципах, выработанных воображаемыми участниками созванного Ролзом учредительного собрания?

Первый пункт согласия, о необходимости самой широкой индивидуальной свободы, не является принципиально новым. Понятие личной свободы подробно разработано в трудах классика теории либерализма англичанина Джона Стюарта Милля. Границы этой свободы в либеральном государстве Милль раздвигает предельно широко: человек имеет право на любые действия, не причиняющие непосредственного вреда другим. С точки зрения Милля такие виды поведения как проституция или наркомания или любые другие, наносящие возможный вред лишь тому, кто добровольно в них участвует, лежат за пределами сферы деятельности государства, в области частной жизни.

Но Ролза, скорее всего, занимает не проституция и наркомания, а судьба любого рода меньшинств в либеральном государстве, и именно поэтому он лишает участников своего учредительного собрания любых индивидуальных признаков, чтобы они не повлияли на их окончательное решение. Проблема личной свободы обретает всю полноту значения лишь в сочетании со вторым принципом Ролза, и именно этот принцип можно считать революционным. Ролз согласен допустить существование неравенства в государстве только в том случае, если оно полезно не для общества в целом, а лишь для самых незащищенных его членов. Если прибегнуть к языку притчи, комфортабельные отдыхи президента Путина в Завидове и его кавалькады с вертушками, сиренами и мотоциклистами по вымершим московским улицам оправданы и позволены лишь в том случае, если от них есть прямая польза московским бомжам. Должен сознаться, что эта польза для меня неочевидна.

Почему же участники воображаемого собрания приходят к столь неожиданному выводу? Дело в том, что, в отсутствие любой информации о своих возможных талантах, состояниях, физической красоте и других благоприятствующих качествах, эти люди допускают, что в созданном ими обществе любой из них имеет шанс оказаться на самом дне. А коли так, в государство следует встроить механизм защиты этих обитателей дна, и если для этой цели - и только ради нее - необходимо допустить даже социальное неравенство, то так тому и быть.

Вот как характеризует взгляды Джона Ролза известный философ и публицист Марта Нусбом.

"Интуитивная идея, лежащая в основе теории Ролза, проста и глубока: "Каждый человек обладает неприкосновенностью, основанной на справедливости, выше которой нельзя поставить даже благо всего общества в целом". Иными словами, погоня за умножением общественного блага не должна вынуждать нас портить жизнь отдельных людей, урезая их фундаментальные права. В частности, Ролза тревожит то, как часто свойства, не имеющие морального веса, такие как раса, класс или пол, искажают людям жизненную перспективу. Даже если можно доказать, утверждает он, что расизм или сексизм увеличивают социальную пользу, они, тем не менее, попирают наше фундаментальное чувство справедливости".

Идея о том, что справедливость, преследующая благо конкретного человека, выше абстрактных интересов государства, имеет полемическую направленность. До выхода книги Ролза теория нравственности и государства была фактически оставлена на откуп господствующему учению утилитаризма. По мнению его приверженцев, задача нравственности и справедливого государства заключается в том, чтобы по возможности умножать сумму всеобщего блага. В самой примитивной форме эта доктрина может оправдать угнетенное и униженное положение меньшинства, если это ведет к повышению "индекса счастья" большинства, о чем и пишет Марта Нусбом.

Проблему положения и прав меньшинства в государстве в свое время пытались решить составители американской конституции, но они имели в виду почти исключительно свободу слова и религии. Между тем, реальная трудность гораздо шире: многие из нас, рожденных в самых благоустроенных государствах мира, сталкиваются с проблемами в силу своего имущественного статуса, расовой принадлежности и так далее. Эти проблемы лежат за пределами морали и никоим образом не должны быть для нас препятствием. Долг справедливого государства - компенсация таких "невыгодно рожденных", даже ценой сохранения социального неравенства. Джон Ролз был первым, кто поставил этот вопрос в такой резкой форме.

Если взглянуть на государство, которое будет результатом собранного Ролзом воображаемого конклава, то ничего принципиально нового нашим глазам не предстанет. Речь в принципе идет о так называемом "государстве всеобщего благополучия" - не слишком внятный перевод английского термина welfare state. Такие государства, с широкой системой социального обеспечения, помощью безработным и другими видами заботы о наименее привилегированных, уже давно существуют - это большинство западных государств, и не обязательно только западных. Внутри этой системы возможны варианты - от Швеции или Германии, где до последнего времени помощь неимущим была беспрецедентно щедрой, до США, где она относительно невелика, или Японии, где она минимальна. Впрочем, Ролз и не ставил себе задачи воздвигнуть утопию по марксистскому образцу, он просто хотел дать философское обоснование справедливому обществу, несовершенные образцы которого уже возникли опытным путем.

Тот факт, что Джон Ролз безоговорочно выступает за перераспределение ресурсов в обществе, то есть требует от богатых и привилегированных поступиться в пользу тех, кому повезло меньше, определяет его позицию в современном политическом спектре. Эта позиция лежит, несомненно, на левом его фланге, хотя сам Ролз подвергался острой критике и слева - в частности, за то, что допускает существование социального неравенства.

Интереснее, однако, критика справа, на которой я позволю себе коротко остановиться. Влияние взглядов Ролза сегодня огромно, его книга стала обязательным пособием при подготовке социологов, экономистов и правоведов. Сторонники консервативных взглядов протестуют против такой монополии, и в этом хоре протеста громче всех прозвучал голос другого американского философа, Роберта Ноузика, который скончался за несколько месяцев до самого Ролза. Его теория происхождения государства тоже восходит к классическому либерализму, но исходит из понятия естественных прав человека, которые предшествуют всем политическим свободам и являются их необходимым условием. Самое фундаментальное из этих прав - право на собственность, при условии, что она приобретена законно и не в ущерб большинству других претендентов. Государство, берущее на себя право отнимать собственность у одних и передавать его другим в лучшем случае, по мнению Ноузика, занимается грабежом, а в худшем - эксплуатацией рабского труда.

У меня нет времени выяснять, кто прав в этом споре, и мне это, наверное, не под силу. В любом случае, он не ставит под сомнение эпохальное значение трудов Джона Ролза. Он первым поставил с такой остротой и убедительностью вопрос о моральном долге государства перед слабейшими из своих граждан. Его взгляды, подобно взглядам Иммануила Канта, уязвимы для критики, но само это подобие свидетельствует о том, в какой ряд он сегодня зачислен.

Сам Ролз, безусловно, понимал, что его модель справедливого государства представляет собой нечто вроде "реалистической утопии", осуществимость которой многим представляется как минимум спорной. Но лучше предоставить ему самому слово в собственную защиту.

"Я верю, что сама возможность такого общественного устройства в состоянии примирить нас с социальным миром. Эта возможность - не просто логическая, но такая, которая имеет связь с глубинными тенденциями и устремлениями социального мира. Ибо пока мы имеем серьезные основания верить, что устойчивый и достаточно справедливый политический порядок возможен, как внутри государства, так и за рубежом, мы можем питать разумную надежду, что мы или другие, когда-нибудь, где-нибудь его достигнем".

Джон Ролз, как мне кажется, доказал как минимум то, что нравственность и политика неразрывно связаны, и о них нельзя говорить отдельно, изолированно. А коли так, мой собственный взгляд невольно обращается в сторону России, где с недавних пор распространилось уродливое слово "неполитизированность", которое люди, в том числе и представители так называемой культурной элиты, все чаще употребляют применительно к самим себе, причем с ясно различимым оттенком гордости.

Россия, конечно же, далека от идеала Ролза. Недавняя трагедия мюзикла "Норд-Ост" убедительно продемонстрировала, что сегодняшнее российское государство, как и вчерашнее, ради своего воображаемого престижа легко попирает не только свободы своих граждан, но и саму их жизнь. И если "Норд-Ост" обошелся в полторы сотни таких жизней, то где-нибудь в Чечне этот счет возрастает в тысячу раз, и предела цены престижу не видно. Все это можно было бы списать на "болезнь роста", государственного развития, если бы не это подлое слово, "неполитизированность", отдающее мораль на откуп неподконтрольному государству.

Поскольку человек - неизбежно политическое животное, бессмысленно говорить о его нравственности за пределами общества, то есть именно того, что сегодня в России именуют словом "политика", относя к этой сфере практически все, что выходит за пределы частной жизни. На практике это означает, что нельзя быть одновременно нравственным человеком и законопослушным гражданином несправедливого государства. И даже еще шире - нельзя быть нравственным человеком и одновременно аполитичным, из числа уже упомянутых интеллигентов, воздающих себе сомнительные похвалы. Человек не имеет права считать себя нравственным, если беда ближнего представляется ему чем-то посторонним, не требующим от него немедленной и острой реакции, если он именует эту беду "политикой" и презрительно от нее отмахивается.

И в этом смысле Джон Ролз - не просто кабинетный мыслитель и университетский профессор, он, пожалуй, куда более яркий нравственный пример, чем многие фальшивые филантропы и святоши сегодняшней поп-культуры. Для всех нас, чьи интересы еще на сузились до зарплаты и семьи, Джон Ролз - инспектор совести, "блюститель справедливости", как, вопреки собственным инстинктам, счастливо выразилась французская "Монд".

Не получается решить тест онлайн?

Поможем успешно пройти тест. Знакомы с особенностями сдачи тестов онлайн в Системах дистанционного обучения (СДО) более 50 ВУЗов.

Закажите консультацию за 470 рублей и тест онлайн будет сдан успешно.

1) Политические партии в демократической системе – это:
1. институт гражданского общества
2. институт государства
3. идеологический институт
4. институт общественного мнения
5. группы влияния

2) Какая специфика политической сферы связана с управлением обществом преимущественно с помощью закона (права):
1. функция согласования интересов разнородных социальных групп и рационализации возникающих противоречий и проблем
2. обоснование приоритета решения общих вопросов перед частными
3. необходимость обоснования правомерности общеобязательных решений
4. управление процессами в интересах определенного слоя и социума в целом, используя меры принуждения
5. обеспечение целостности и стабильности общественной системы

3) На какие виды социальных норм опирается политическая власть:
1. мораль
2. народные обычаи
3. религия
4. право
5. все

5) Кому принадлежит определение человека как политического животного:
1. Платону
2. Аристотелю
3. Макиавелли
4. Марксу
5. Руссо

6) Самовластие, неограниченная власть самого лица это:
1. аристократия
2. теократия
3. охлократия
4. автократия
5. монархия

7) Власть немногих это:
1. теократия
2. охлократия
3. олигархия
4. аристократия
5. геронтократия

9) Какое свойство монархии более всего характеризовало природу и своеобразие русского самодержавия?
1. власть монарха имеет чисто символический характер, олицетворяя единство нации
2. сильная, ничем неограниченная власть монарха
3. власть монарха священна, носит надклассовый объединяющий характер
4. монарх одновременно и религиозный глава общества
5. монарх был защитником и выразителем классовых интересов правящего сословия

10) Политическая элита общества это:
1. лица, получившие наибольший индекс в областях их деятельности
2. наиболее активные, волевые в политическом отношении люди, ориентированные на власть
3. лица, пользующиеся наибольшим престижем, статусом, богатством
4. наиболее влиятельное меньшинство, принимающее общественноважные решения
5. наиболее развитая в интеллектуальном и нравственном отношении часть общества

11) Объяснение лидерства выдающимися качествами личности в сочетании со стилем, определяемым конкретной ситуацией, характерно для:
1. теории черт
2. факторно-аналитической концепции
3. ситуационной концепции
4. теории последователей и конституентов
5. психологических концепций лидерства

12) В названии какой партии отражены признаки идеологии и способов действий:
1. Российская социал-демократическая рабочая партия
2. национал-социалистическая партия
3. КПРФ
4. партия эсеров (социалистов-революционеров)
5. ЛДПР (либерально-демократическая)

13) К какому основанию классификации можно отнести правые, левые и центристские партии:
1. по идеологии и по организационной структуре
2. по идеологическим основаниям и методам борьбы
3. по связи с парламентской фракцией и характеру членства
4. по идейным установкам и социально-классовой опоре
5. по отношению к месту в политической системе

14) Приоритет общественного над личным и принцип иерархии характерны для идеологии и практики:
1. национал-социализма
2. коммунизма
3. социал-демократизма

15)Материализм и интернационализм характерны для идеологии и практики:
1. национал-социализма
2. коммунизма
3. социал-демократии
4. либерального консерватизма
5. исламского фундаментализма

16) Политические системы делятся на рабовладельческие, феодальные и буржуазные в зависимости от:
1. типа политического режима
2. развитости гражданского общества
3. типа общественно-экономической __________формации
4. типа правомерности политической власти
5. господствующего типа политической культуры

17) По типу правомерности политическая власть бывает:
1. рабовладельческой, социалистической, буржуазной
2. монархической, президентской, парламентской
3. традиционной, рациональной, харизматической
4. демократической, авторитарной, тоталитарной
5. принуждающей, вознаграждающей, отождествляющей

18) Теория политических систем разработана:
1. Д. Истоном
2. Г. Алмондом и С. Вербой
3. Н. Макиавелли
4. Марксом и Лениным
5. М.Олсоном и Г. Таллоком

19) Принцип сведения к минимуму представительных органов власти и акцент на самоуправлении характерен для демократии:
1. либеральной
2. мажоритарной
3. партиципационной (плебисцитарной)
4. репрезентативной
5. коллективисткой

20) Формы демократии в зависимости от того, кто непосредственно осуществляет властные функции, бывают:
1. плюралистические и коллективисткие
2. плебисцитарные и репрезентативные
3. элитаристкие и корпоративисткие
4. буржуазные и социалистические
5. либеральные и мажоритарные

21) Для плюралистической концепции демократии характерно ее определение как:
1. выбор лучших людей
2. выбор себе подобных
3. баланс сил между различными группами
4. выбор наиболее сильных и авторитетных
5. осуществление воли большинства

22) Наиболее слабой стороной либеральной демократии является то, что:
1. часть претендует на целое
2. ради свободы предаются в жертву социальная справедливость и равенство
3. целое становится выше части
4. доминирует однородность и равенство всех перед законом
5. думая лишь о себе, граждане отчуждаются от политики

23) Понимание политики как сферы, где на первом месте интересы групп, а также социально-исторические условия, характерно для концепций:
1. теологических
2. натуралистических
3. бихевиористких
4. социальных
5. рационально-критических

24) К недостаткам современной политологии как науки можно отнести:
1. отсутствие __________единой политической теории и разобщенность политологических школ
2. разрыв между теорией и практикой
3. академизм и схоластика
4. все варианты
5. отсутствие четких критериев «истинности», релятивизм

25) На уровне субъективного восприятия политической сферы обычно выделяют ориентации личности: познавательную, аффективную и оценочную. Что относится к последнему типу?
1. суждения
2. чувство гордости
3. точка зрения
4. гнев
5. позиция

26) Для отечественной политической культуры характерно:
1. преимущественная ориентация на лидера, а не на политические учреждения и организации
2. слаборазвитая индивидуальность, низкий статус личных притязаний на власть и политическое участие
3. концептуальный тип взаимодействия политических сил, терпимость к инакомыслию и «инакодействию»
4. правовой нигилизм
5. политическая рациональность и целесообразность

27) Когда избиратели голосуют в зависимости от настроения большинства, то это относится к типу голосования:
1. социологическому (отождествляющему)
2. идейно-психологическому (партийному)
3. конформному
4. стихийному
5. прагматическому

28) Компромисс как поиск решения, основанного на взаимных уступках, это:
1. форма урегулирования политического конфликта
2. форма сотрудничества
3. форма приспособления
4. форма разрешения политического конфликта
5. форма конкуренции

29) Законодательная власть в обществе это вид политической власти выделяемый по:
1. функциональному основанию
2. по типу властных отношений между властвующими и подвастными
3. по размерам властных полномочий
4. по форме политического правления
5. по источнику власти

30) Городская дума Нижнего Новгорода является:
1. органом законодательной ветви государственной власти
2. законодательным органом местного самоуправления
3. представительным органом местного самоуправления
4. территориальным советом местного самоуправления
5. региональным органом законодательной власти

31) Какой принцип отсутствует в определении политической системы современной России:
1. конституционализм
2. республиканизм
3. федерализм
4. политический плюрализм
5. идеологический централизм

Сначала мне хотелось бы рассказать об одной из самых любопытных работ этологов: нидерландцы Франс де Ваал и его коллеги в течение длительного времени наблюдали за колонией шимпанзе с вышки в Арнхемском зоопарке и, в частности, убедились, что истоки нашей рациональности, возможно, лежат не столько в манипулировании орудиями и предметами, сколько в политике, которая так же стара, как и человечество. И даже древнее его.

1. Политическое животное
Аристотель

«Когда Аристотель назвал человека политическим животным, он не подозревал, насколько он близок к истине. Наша политическая деятельность, по-видимому, является той частью эволюционного наследия, которое мы разделяем с нашими ближайшими сородичами. Если бы мне сказали нечто подобное до того, как я начал работать в Арнхеме, то я отверг бы эту идею как слишком изящную аналогию. Однако моя работа там научила меня: корни политики древнее человечества - признается де Ваал.

Мы, к сожалению, до сих пор продолжаем воспринимать эту идею всего лишь как «изящную аналогию». Далеко ходить за доказательствами не надо. В 1988 году в издательстве «Мир» вышел перевод книги Дэвида Мак-Фарленда «Поведение животных. Психобиология, этология и эволюция». Если раскрыть эту книгу там, где речь идет о сознании животных, то на одной из страниц после слов автора «социальная и политическая жизнь некоторых приматов» следует при-мечание переводчика: «Мы полагаем, что в данном случае не лишенный юмора автор имеет в виду человека». Понятно, что самолюбование - пусть даже смягченное долей иронии - у нас очень раз-вито, но всегда ли стоит перебивать ученого, нетерпеливо вставляя: «речь идет, конечно же, о нас»?

О каком же «политическом животном» идет речь в повествовании Франса де Ваала? О человеке? Нет, ибо книга называется «Политика у шимпанзе. Власть и секс среди обезьян».
Итак, колония шимпанзе Арнхемского зоопарка. Четыре самца, тринадцать самок и пять детенышей. Первоначально в стаде царит матриархат, коллективом заправляет старая самка Мама. Когда зимой в обезьяннике появляются самцы: Ероен, Дуит и Никки, то «дедовщина» представителей слабого пола оказывается настолько сильной, что приматологи вынуждены на какой-то срок удалить лидера амазонок Маму и ее соратницу Гориллу. Вернувшись в обезьянник, Мама и Горилла обнаруживают у кормила власти новое руководство в лице Ероена.

Весной животных выпускают в просторный загон. Именно здесь летом 1976 года и разворачиваются события, ке уступающие по своей динамике самому захватывающему детективу. События, отражаюшие первый этап борьбы за власть. Этот этап начинается с того, что в поведении Луита, занимающего второе место в иерархии самцов, появляются демонстрации агрессии, направленные против Ероена. Параллельно этому Луит начинает преследовать самок, поддерживающих контакт с лидером, (Доминирование альфа-самца у шимпанзе основано не только на его физической силе, но и на силе его связей со своими вассалами, поэтому «политическая изоляция» вождя достигается комплексными мерами, в том числе и ликвидацией «опоры на массы».) Последовательно проводя политику изоляции Ероена, Луит получает неожиданную поддержку со стороны Никки, который преследует свои собственные цели (как и Ероен до него, Никки стремится добиться доминирования над слабым полом). «Что касается Никки,- пишет де Ваал,- то выгода, которую извлекал Луит из постоянных нападений Никки на самок, возможно, была побочным продуктом. Вероятно, путь Луита к власти облегчался самостоятельной борьбой Никки против самок».
Другими словами, преследуя каждый свою цель, Луит и Никки силой обстоятельств становятся союзниками. Такой параллелизм интересов, приводящий к взаимной поддержке, де Ваал называет «открытой коалицией». В данный момент Луит заинтересован в поддержке Никки и не подозревает, что это сотрудничество позже обернется против самого Луита, что коалиция с Никки окажется бомбой со взведенным часовым механизмом.

Пока же политика изоляции, подрывающая единство лидера и самок, постепенно приносит свои плоды - Ероен все чаще ищет спасения среди своих подданных, и тем не менее к осени время его пребывания в женском обществе заметно сокращается. Чтобы завоевать «массы» на свою сторону, Луит кроме «политики кнута» использует и «политику пряника», пробует наладить добрые отношения с «народом»: обыскивает самок - груминг способствует установлению положительных эмоциональных связей - и играет с их детенышами. Власть явно ускользает в руки инсургентов. У Ероена начинаются истерики, подобные тем, которые случаются у детеныша, когда мать перестает кормить его грудью.

Наконец свершилось, - приветствуя Луита, бывший лидер, пригибаясь к земле, принимает позу подчинения. Став альфа-самцом, Луит превращается в завзятого «популиста», переходит к стратегии «добрых дел», к политике консолидации сообщества. Если раньше, принимая участие в конфликте двух сторон, он выступал на стороне проигрывающего в 50 процентах случаев, то с приходом к власти Луит демонстрирует высокие моральные принципы отнюдь не на случайном уровне: участие в схватке на стороне проигрывающего возрастает до 87 процентов случаев. Дело в том, что в естественной среде в компетенцию альфа-самца входит поддержание правопорядка и предотвращение конфликтов: «... контролирующая роль вожака - не столько привилегия, сколько обязанность, его позиция зависит от того, насколько успешно он с ней справляется, - замечает де Ваал.- Если смотреть на падение Ероена с этой точки зрения, то оно объясняется его неспо-собностью оказать эффективное противодействие агрессии Луита и Никки против других».

Пока Луит укреплял свое влияние в массах, произошли некоторые изменения в расстановке сил внутри мужского треугольника (четвертый самец, подросток Дэнди, практически не оказывал ни какого влияния на большую политику). Утвердив свою власть над самками; Никки вплотную занялся поверженным Ероеном. Персональной доминирование над свергнутым экс-лидром было достигнуто Никки на удивление легко, и уже в октябре, находясь вблизи Никки, Ероен принимал позу подчинения. Можно думать, что основной причиной такого безразличия к своему статусу было общее состояние Ероена, его подавленность проигранной борьбой.
Тем не менее де Ваал пишет: «Возможно, в 1976 году Ероен не желал иметь никаких проблем с Никки из стратегических соображений. Соперничество между Луитом и Никки возрастало с каждым днем и сопротивление последнему могло в какой-то мере сыграть на руку Луиту. Возможно, Ероен почувствовал, что из нарастающей напряженности в отношениях между Луитом и Никки можно извлечь выгоду и что эта ситуация имела бы дальнейшее развитие, если бы Никки получил ранг второй особи в иерархии. Не знаю, способны ли шимпанзе к подобным расчетам, но факт остается фактом: позже Ероен выиграл многое от конфронтации между Луитом и Никки. Подчинившись Никки, Ероен понизил свой статус, но тем самым он занял ключевую позицию в треугольнике».

Соперничество между Луитом и Никки нарастало. Времена меняются, и бывшие союзники становятся врагами. Следуя классической рекомендации «разделяй и властвуй», Луит вбивает клинья теперь уже между самками и Никки, препятствует образованию альянса. Необходимо также восстановить контакт с поверженным врагом, Ероеном, предотвратив тем самым возможность коалиции между ним и дышащим в затылок «вторым человеком» сообщества. «К концу зимы Луит преуспел в создании условий, при которых он имел больше контактов с Ероеном, нежели Никки, - сообщает нам Нестор арнхемской колонии. - Но оставался еще один фактор, не доступный его контролю, фактор, от которого зависела стабильность его положения, - отношение к нему Ероена».

Что же предпримет Ероен? После своего свержения он столкнулся с выбором: с одной стороны, возможность коалиции с более сильной «партией», Луитом, а с другой - перспектива союза с более слабой, с Никки. «При доминировании Луита влияние Ероена ограничено, Луит не слишком нуждается в его поддержке. В лучшем случае ему нужна нейтральность Ероена, - пишет де Ваал. - Выбрав Никки, Ероен заставил почувствовать свою необходимость, соответственно выросло и его влияние».
Ничто не вечно под луной. К апрелю 1978 года лидером колонии становится Никки. Так завершается вторая фаза политической драмы. Что же происходит дальше? А дальше возникло любопытное разделение власти. Хотя самки и приветствовали Никки позами подчинения, но в отношении «масс» к новому вождю в основном доминировал страх (память о террористической политике вождя на первом этапе переворота?) В этом отношении не было старого доброго почита-ния, которое самки когда-то испытывали к «справедливому» Ероену. На новой стадии политических преобразований порядок среди самок поддерживает не новый формальный вожак, Никки, - это продолжает делать все тот же Ероен! Он и пользуется у дам авторитетом защитника. В 1978-1979 годах Ероен поддерживал проигрывающую в стычке сторону в 82 процентах конфликтов, тогда как лидер Никки только в 22 процентах. И вот вам результат: самки и детеныши приветствовали Ероена демонстрацией поз подчинения в три раза чаще, чем Никки (и в пять раз чаще, чем Луита). Налицо «коалиционное правительство». Положение для Никки не из легких. «Важное отличие лидерства Никки от предыдущего управления заключалось в том,- признает де Ваал,- что Никки стоял на плечах союзника, обладающего значительными амбициями».

Однако прервем наше повествование о бесконечных интригах и дворцовых переворотах, иначе оно грозит перерасти в песенку о попе и его собаке.

«Если определять политику широко, как социальное маневрирование для получения и сохранения влиятельных позиций, то тогда в политику вовлечен каждый. Помимо центрального и местного правительств, мы сталкиваемся с этим феноменом в нашей семье, в школе, на работе и собраниях. Ежедневно мы сами создаем конфликты или оказываемся вовлеченными в конфликты, вызываемые другими. У нас есть сторонники и противники, мы накапливаем полезные связи. Однако такая повседневная погруженность в политику не всегда нами признается, поскольку люди искусны в сокрытии своих истинных намерений,- говорит автор книги.-... Это не упрек, ибо в конечном счете в эту игру играют все. Я бы даже сказал, что в большинстве случаев мы не осознаем, что ведем игру и скрываем свои мотивы не только от других, но также и от самих себя, недооценивая влияния этих мотивов на наше собственное поведение. Шимпанзе, напротив, совершенно откровенны в своих «низменных» мотивах. Их заинтересованность во власти не больше человеческой, просто она более очевидна».

2. Разумное животное
Р. Мерль

Однажды Людвиг Витгенштейн сказал: о поведении, определяемом какими-то правилами, мы можем сказать лишь то, что знающий правила человек понимает, когда он действует правильно, а когда - нет. И хотя он может и не уметь четко сформулировать для себя эти правила, тем не менее понимает,- что значит совершить ошибку, «Если согласиться с этой формулировкой, - писал около тридцати лет назад психолог Джордж А. Миллер, - то возникает вопрос: а может ли и животное иметь знание о правильности выполняемых им действий?» Человекообразные обезьяны - возможно, но только не крысы - таково было предсказание Миллера.

Эксперимент часто опровергает наши прогнозы. В начале семидесятых психолог Р. Бенйнджер и его коллеги провели интересный опыт, в котором крыс обучали нажимать на один из четырех рычагов. Если при звучании зуммера животное занималось чисткой шерсти, то получить подкрепление можно было, лишь нажав на «груминговый» рычаг. Если же звук раздавался в тот момент, когда животное делало пробежку, то ему необходимо было устремиться к «беговому» рычагу. Иначе подкрепления не следовало. И крысы научились нажимать на нужный рычаг в зависимости от того, каким видом активности они были заняты в момент звучания сигнала. Но ведь для того чтобы принять правильное решение - действовать по правилу,- крыса должна «вы-числить», что она делает в данное мгновение. Не выполнив этого условия, животное будет действовать методом тыка. А поскольку оно действует правильно, значит, оно знает... Осознает?

Знание о правильности выполняемого действия... Осознание того, что организм на верном пути... Осознание... Осознание предполагает сознание. Сознание у животных? Нет, не может быть. Мы привыкли к тому, что сознанием обладает только человек. Наивно, конечно, предполагать, что крысы погружены в языковую рефлексию, позволяющую им ставить вопрос о предназначении своего «я» и его противопоставленности внешнему миру. Однако не менее наивно, наверное, думать, что сознание существует только в развитой, языковой, свойственной человеку форме и все то, что не соответствует ее критериям, должно выноситься вовсе за скобки сознания. Мы смотрим на окружающий нас мир через призму антропоцентризма, и то, что первой формой сознания, выделенной психологами, оказалось человеческое, языковое, вполне объяснимо. Но не пора ли всерьез заняться и той деятельностью животного, которая предопределяется осознанием им ее результатов.
Чтобы не дразнить психологов и философов, будем пореже употреблять термин «сознание». Он к тому же подразумевает сложное и многозначное понятие. Например, между выражениями «потерял сознание» и «какой же ты несознательный» - большая разница, не правда ли? А ведь это лишь поверхностный слой данного понятия. В некотором, ограниченном смысле сознание - отношение к чему-то со, знанием.

Практика общения с себе подобными приводит к тому, что организм начинает осознавать себя (чувствовать свое влияние), в реакциях других и через способность контролировать их (и себя) осознает свою отдельность. То есть может создавать правила, определяющие свои реакции. Неважно, что он эти правила не осознает как правила. Вспомним Витгенштейна: организм знает, что значит совершить ошибку.
В этом процессе самосознания еще нет ничего специфически человеческого, ведь оно не опосредовано присущим гомо сапиенс"у языком. Когда-то К. Маркс писал о человеке, поскольку он «родится без зеркала в руках и не фихтеанским философом, - «я есмь я», - то человек сначала смотрится как в зеркало в другого человека». Но не смотрится ли сначала и обезьяна в другую обезьяну?

В конце шестидесятых американский зоопсихолог Гордон Гэллап решил проследить за тем, как ведут себя перед зеркалом наши волосатые сородичи. Оказалось, что низшие обезьяны - макаки, павианы - реагируют на свое отражение так, как если бы перед ними была другая особь. Они принимают агрессивные позы, пытаются запугать «чужака». Шимпанзе и орангутаны, напротив, опознают себя в зеркале.
Вначале человекообразные обезьяны также принимают свое отображение за другое животное. Но постепенно - на четвертые или пятые сутки - они начинают обыскивать шерсть, глядя в зерка-ло. Чтобы разрешить свои сомнения, Гэллап решил провести такой опыт. Антропоида анестезировали и усыпленному животному окрашивали надбровные дуги и кончик уха, то есть те места, которые без зеркала увидеть нельзя. Для чистоты эксперимента использовалась краска, не имеющая запаха. Когда шимпанзе приходили в себя, то, находясь перед зеркалом, проявляли неподдельный интерес к окрашенным местам. Трогали брови и кончики ушей, нюхали пальцы...

Конечно, рискованно считать, что если животное узнает себя в зеркале, то это доказывает наличие у него сознания. Необъяснимо пока, почему не узнают себя гориллы. Они также относятся к человекообразным обезьянам, и их «несознательное» обращение с зеркалом смазывает границы в уровне умственной деятельности между высшими и низшими приматами. Но эта граница «наруша-ется» и снизу. Так, известно, что и макаки, и павианы способны к тактическому обману. Например, преследуемая особь часто пускается на хитрость - принимает тревожную позу, которая, как правило, сигнализирует о замеченной опасности. И хотя поблизости нет никакой опасности, такой прием срабатывает: разъяренный преследователь забывает про свою жертву. Это ли не пример способности контролировать свои реакции и ответы партнера? Так что дело, скорее всего, не в отсутствии сознания, а в специфике его проявлений.

В опытах Гэллапа трое из шестерых испытуемых шимпанзе выросли на свободе, в естественной среде обитания, а трое других родились в неволе и росли в условиях изоляции. Как раз последние-то и реагировали на свое отражение так, как если бы перед ними находились другие животные, и не исследовали пятен краски. По-видимому, не только человек, но и шимпанзе «родится без зеркала в руках и не фихтеанским философом»...
Изучая психику животных, мы - в отечественной науке - долгое время допускали у них только павловские условные рефлексы. После «оттепели» конца пятидесятых - начала шестидесятых сделали послабление - «разрешили» элементарную рассудочную деятельность. Но «рефлекс» и «рассудок» не соотносятся друг с другом как «низшие» и «высшие» стадии эволюции психики. Это два взаимодополняющих способа описания одного и того же феномена.

Если бы у Декарта была собака, заметил как-то А. Кестлер, то вряд ли бы он уподобил животное механизму, лишенному благодати рассудка. Думаю, что это замечание верно лишь отчасти. Логическая связь между понятиями рефлекса у Декарта и Павлова давно известна, как известно и то, что у наших декартов собак было в избытке. Стало быть, дело не в самой собаке, но еще и в исследователе, и в его методах. Наблюдения за тем, как собака выделяет через фистулу желудочный сок, или за тем, как шимпанзе, этот редкий гость наших лабораторий, пытается из клетки дотянуться до банана, давали не слишком много фактов в пользу сознательного поведения животных.
Родившаяся на Западе в тридцатых годах этология, следуя ориентирам отцов-основателей, пошла по пути изучения их поведения в естественной среде обитания. В природных условиях интеллектуальные способности проявляются в наиболее естественной для себя форме.

Особенность, видоспецифичность интеллекта животного мы сможем объяснить, лишь учитывая его экологию. Конечно, в природе шимпанзе не пользуются зеркалами. Да и не для этого же в ходе эволюции развилась способность узнавать себя. (В сегодняшней биологии попытки объявить любой признак непосредственно служащим выживанию получили название адаптационизма. Главный его грех в том, что он готов провозгласить приспособительным все, даже «не востребованные» эволюцией приобретения, находящиеся пока на стадии предадаптации.) Скорее всего, способность узнавать себя в зеркале оказалась побочным продуктом, независимо возникшим при совпадении определенных общих условий и у нас, и у шимпанзе. Но откуда же взялся у шимпанзе столь высокий уровень сознания? Казалось бы, они бродят по тем же саваннам, что и гамадрилы, едят ту же самую пищу... Оказывается, эволюция разума определяется не только экологией саванн и джунглей, но и «экологией» искусственной среды, «экологией» сообществ.
Относительная автономность метода позволила пре
дставителям этологии заложить первые камни в фундамент здания, с высоты которого все яснее видны контуры теории сознания животных. В основании этой башни - работы Дж. ван Лавик-Гудолл, Дж. Телеки, Ю. Сугиямы, Т. Нишида и других. Я же рассказал о другом сооружении, воздвигнутом на этом концептуальном фундаменте, о вышке в Арнхемском зоопарке, с которой нидерландский этолог Франс де Ваал и его коллеги наблюдали за колонией шимпанзе. О вышке, с которой человечество увидело достаточно, чтобы расстаться со многими антропоцентрическими иллюзиями.

3. Зверь торжествующий
Откровение Иоанна, ХIII

«Хотя трудно представить, что стратегическое планирование происходит подсознательно, я бы хотел повторить, что допущение рациональности у шимпанзе не обязательно предполагает наличие у них сознания, - пишет де Ваал. - Вместе с тем я бы добавил, что не хотел бы исключать и возможности его существования». Читая эти строки, невозможно не подумать: ну можно ли не стать политиком, наблюдая за интригами хитроумного Ероена. Видно, и нам, уважаемый читатель, придется выжидать до тех пор, пока сторонники антропоцентрического, языкового толкования сознания остаются в науке «сильной партией». Но, в заключение - еще эпизод.

Смутное время между первой и второй фазами арнхемской политической драмы. Вожак Луит с помощью самок загоняет своего конкурента Никки на дерево. Как раз в тот момент, когда Луит сидит на земле, повернувшись к своему противнику спиной, сидящий на дереве Никки начинает пронзительно кричать. Услышав крики, Луит обнажает в гримасе зубы (у шимпанзе оскал - признак неуверенности), но мгновение спустя... прикрывает рот рукой и пальцами сводит губы вместе! «Я не мог поверить своим глазам и быстро навел резкость своего бинокля,- вспоминает де Ваал.- Я увидел, как на его лице вновь появился нервный оскал и как он вновь соединил свои губы пальцами. В третий раз ему, наконец, удалось стереть гримасу, и только после этого он повернулся лицом к своему врагу».

Да, позиции антропоцентризма пока еще сильны. И все же... И все же сегодня хорошо видно и без бинокля: секрет уверенности антропоцентризма - в незыблемости этих позиций, в пальцах, плотно сжимающих губы.

О. Севастьянов

Признание политики неотъемлемой частью человеческой жизни - идея, уходящая корнями глубоко в историю. Еще античные мыслители задавались вопросами о природе политической жизни. Так, Аристотель доказывал, что заниматься политикой человека побуждает его собственная природа: «Государство принадлежит тому, что существует по природе... и человек по природе своей есть существо политическое, а тот, кто в силу своей природы, а не вследствие случайных обстоятельств, живет вне государства, - либо недоразвитое в нравственном смысле существо, либо сверхчеловек»12. Согласно Аристотелю, государственная форма политики вырастает естественно: объединение людей принимают сначала форму семьи, затем поселения; затем объединение поселений превращаются в полис - государство. Итак, к занятию политикой человека подталкивает его природный инстинкт. Поэтому логично, что Аристотель называет человека политическим животным - Zoon politikon, не в коей мере те придавая этому словосочетанию обидного смысла. Ведь в самой нашей психологии заложены такие естественные потребности как потребность властвовать и подчиняться. Во второй части учебника мы рассмотрим, как эти человеческие потребности проявляются в российской политической действительности (см. гл. 9). Последующая история политической мысли обогатила наши представления о политике как о театре действия разнообразных человеческих потребностей - как приобретенных, так и врожденных: благородство и жадность, любовь и ненависть, стремление к доминированию и солидарность, потребность в свободе и желание быть частью группы. Признание важности изучения психологии как движущей силы политического поведения в наши дни получило уже не только общефилософскую, но и конкретно-научную форму. Именно политическая психология во второй половине XX в. приступила к исследованию тех психологических факторов, которые мотивируют включение человека в политику и участие в различных ее формах. Психологическая наука, используемая для понимания политических феноменов, диктует и свой подход к исследованию, свой угол зрения на человеческое измерение политики. Прежде всего, внимание политических психологов еще в XIX в. привлекли массовые стихийные формы политического поведения - стихийные бунты, демонстрации, паника, поведение толпы. Начиная с работ французского исследователя Гюстава Лебона13, политическая психология занимается поиском движущих сил таких типов политического действия и находит их преимущественно в иррациональных, т.е. бессознательных, структурах психики человека. Среди отечественных психологов этой проблемой особо интересовался В.М. Бехтерев, предложивший объяснение воздействия толпы на личность через механизмы внушения и образования не только индивидуальных, но и коллективных рефлексов14. Современная политическая жизнь дает немало примеров того, как иррациональные психологические механизмы воздействуют на ход политического процесса. Наверное, одним из наиболее ярких примеров является необъяснимое, на первый взгляд, поведение депутатов парламента на своих заседаниях. Многие их решения продиктованы не столько рациональным расчетом, личными или групповыми интересами, сколько взаимным «заражением» в ходе дискуссии. Так, в сентябре 1995 г. Дума принимает резолюцию по боснийскому конфликту, содержащую требование односторонних действий со стороны России, хотя парламентарии прекрасно понимают, что ни президент, ни МИД, ни другие государственные ведомства не смогут его выполнить: сам ход обсуждения подталкивает депутатов к принятию более рискованных решений, чем те, которые были бы приняты в тиши их кабинетов. В феврале 1999 г. в такую же психологическую ловушку попадает уже Совет Федерации, когда ратифицирует Договор о дружбе между Россией и Украиной. Создается впечатление, что подлинные национальные интересы отступают перед гораздо более приземленными, но вполне реальными личными амбициями, групповыми интересами. На ход голосования оказывает влияние сиюминутное присутствие в зале группы людей, имеющих общие интересы. В психологии такой феномен получил название groupthink - групповое мышление, при котором уже само наличие группы способствует принятию большего рискованного решения. Парламентарии (не только в современной России, но и в других странах) нередко демонстрируют своеобразное политическое поведение: выяснение отношений в политике с помощью кулаков, взаимных оскорблений и других действий, диктуемых исключительно эмоциями. Не случайно еще Г. Лебон15 выделил парламентские собрания как особый вид толпы, подчиняющийся тем законам массового поведения, которые свойственны большим социальным группам - в отличие от малых групп и индивидов. Не следует думать, что наличие контактов в группе других людей всегда способствует некоторому «озверению», как это кажется на первый взгляд. Присутствие других людей, их взаимное внушение, «заряжение», идентификация могут приводить в политике к самым разнообразным эффектам. Так, энтузиазм и сплоченность участников массовых выступлений обусловил успех многих национально-освободительных движений; демократические преобразования стали возможны в годы перестройки в немалой степени благодаря массовым выступлениям самых разных людей, объединившихся и отождествивших себя с идеей демократии. Важно подчеркнуть, что мотивы участия людей в массовых формах политического поведения не только диктуются их рациональными интересами, расчетом, но и эмоциями, они часто не вполне осознаны и в наибольшей степени воздействуют на личность в присутствии других людей во время стихийных политических действий. Сказанное не означает, что политическую психологию интересуют лишь бессознательные проявления человеческой психики. Ряд разделов этой дисциплины специально посвящены изучению политики как организованной деятельности, где рациональные интересы, осознанные цели претворяются в те или иные политические действия. К числу первых современных концепций, рассматривающих человека как компонент политической системы, относится концепция «политической поддержки», предложенная американскими политологами Д. Истоном и Дж. Деннисом (см. гл. 2). Их интерес к человеческому компоненту политики был вызван новыми процессами, в частности необходимостью политической мобилизации населения, ранее не участвовавшего в политике. Процессы, происходящие в настоящее время в России, при всем своеобразии также вписываются в мировой контекст и требуют от граждан их включения в изменившийся политический процесс путем исполнения ролей, которые они ранее не исполняли. Отсюда следует задача рационального включения граждан и в избирательную систему, усвоение ими демократических норм. Одна из наиболее перспективных концепций в современной политической психологии исследует процесс принятия политических решений как во внутренней, так и во внешней политике. На основе экспериментов, эмпирических исследований и теоретических разработок политические психологи предлагают конкретные технологии эффективного политического управления, достижения поставленных политическим руководством целей. Правда, следует заметить, что какими бы совершенными не были научные разработки, чисто рациональные расчеты не дают 100%-ного успеха. Высказывание одного известного российского политика «хотели как лучше, а вышло как всегда» звучит как формула соотношения рациональных и иррациональных факторов, воздействующих на политический процесс. Для политической психологии в равной степени важны оба ряда феноменов: и осознанное политическое участие граждан, рациональная постановка ими политических целей, и проявление иррациональных импульсов, неосознанная политическая активность. Чтобы более предметно представить себе, чем занимается политическая психология, рассмотрим некоторые политические феномены, которые привлекают особенно пристальное внимание исследователей.